И ведь не поскупились на слова, оснастив и подтвердив свое решение праведным Енохом: «Не пощадите злата и серебра брата ради, но искупуйте его, яко да от бога приимете сторицею». Тут же — видно мало показалось — слова бога-отца добавили: «Не щадите серебра человека ради». А следом и изречения Христа насовали, который повелевает не только серебро, но и жизнь свою за братию положить. И смех и грех. Получается, что мирянам вместе с царем ради братии ничего жалеть не надо, а отцам церкви словеса всевышнего, которому они якобы служат, не указ. Вот только смеяться почему-то не хотелось, поскольку вышло даже хуже, чем прежде.
В одном лишь вопросе Иоанн достиг успеха, да и то весьма и весьма относительного — с училищами, о которых больше всего ратовал как раз отец Артемий, заметив, что понадобятся потом грамотные люди в таком количестве самой церкви или нет — это их дело, но то, что они придутся как нельзя кстати самому царю — это уж точно. К тому же благодаря разным льготам и неплохому денежному жалованью государь сможет регулярно отбирать из них весь цвет, то есть самых смышленых и способных.
— То верно, что жаждущие ставиться в диаконы и попы грамоте разумеют мало, и святителям ставить их — противно священным правилам, государь, — ответствовал рязанский и муромский епископ Касьян, но тут же обескураженно развел руками: — А не ставить — святые церкви будут без пения, и православные христиане учнут помирать без покаяния. Да и не их это вина. Вопрошаю иного: «Почто грамоте мало умеешь?», а он в ответ: «Мы-де учимся у своих отцов али у мастеров, а боле нам учиться негде. И сколь они знают, тому и нас учат». А отцы их и мастера и сами силы в божественном писании не знают, а учиться им негде.
Приняли-таки решение завести училища, причем Иоанн настоял, чтобы зачисляли в них не только местное духовенство, но и чтоб все православные христиане в каждом городе «отдавали своих детей для обучения грамоте, книжному письму, церковному пению и чтению налойному».
Правда, и тут они схитрили. Во-первых, освободили от этой обязанности «черных», возложив ее только на приходское духовенство, а во-вторых, вновь прижали церковные деньги — священники, дьяконы и дьячки, назначенные протопопами в качестве учителей, должны были получать плату за обучение с родителей своих учеников.
То есть, несмотря на то что интерес и нужда в грамотных служителях была не только у царя, но и у церкви, расходовать свои средства на образование иерархи все равно отказались, хотя и насовали кучу подробных указаний о требованиях, предъявляемых к будущим учителям и к книгам, по которым следует учить. Так что и тут победой лишь пахло, да и то так же жиденько, как мясом для простых монахов из монастырской поварской. Потому окончательно разуверившемуся Иоанну отчего-то не верилось в то, что эти училища и в самом деле появятся[52].
Причем это был, пожалуй, чуть ли не единственный вопрос, где государевых денег не трогали, решив обойтись мирскими. Во всех же остальных случаях, чего бы они ни касались, даже когда речь шла по сути о сугубо церковных делах, митрополит и святители тут приплетали государеву казну, держась за свой карман цепко, как паук за паутину. Хотя нет — куда крепче.
Вот, к примеру, сказал Иоанн о беспорядках среди иноков, которые хотя и были пострижены в общежительных монастырях, имевших средства для жизни, но, не желая подчиняться их правилам, кажущимся им чрезмерно строгими, оставляли свои обители и бродили по городам и селам, по пустыням и монастырям. Иные, правда, потом все-таки ухитрялись поселиться в каком-нибудь монастыре, но некоторых, особенно бедных чернецов и черниц, не принимала никакая обитель. Оттого они и продолжали скитаться по миру, по сути и не зная, что такое монастырь. Монашки жили при приходских церквах просвирицами, а монахи служили при тех же церквах… попами.
И что же постановил собор для искоренения всех таких несообразностей? А он решил всех чернецов и черниц, скитающихся по миру, собрать, переписать и разослать по общежительным монастырям. Здесь здоровых раздать старцам или старицам «для научения» и, если исправятся, посылать на монастырские службы и послушания, а старых и больных помещать в монастырских больницах, кормить и покоить и так же руководить к покаянию и молитве. Вроде бы все по уму — не придерешься. Но почему для содержания этих немощных чернецов и черниц достоит давать в монастыри, мужеские и женские, вклады из своей казны, не только владыкам, но и… благочестивому царю? Он-то каким боком тут?
Руги[53] хотел Иоанн отменить, особенно те, что давались на время, но каким-то загадочным образом превратились в постоянные, да забрать обратно льготные и тарханные грамоты, на которые столь щедры были и Василий Иоаннович, Елена Глинская, но и тут слоилась осечка.
Ответ соборных старцев звучал и вовсе непримиримо, то есть они даже не сочли нужным делать какие-то оговорки, открыто заявив, что «по которым монастырям и по убогим местам отец твой давал в прок милостыню, и тебе царь ныне давать надлежит». Единственное, что они оговорили скрепя сердце, так это то, что если обитель достаточно богата и имеет порядком угодий и сел, то есть может обойтись без руги, тогда «то в твоей царской воле».
То же самое произошло и с ружными попами[54]. Казалось бы, коли имеются среди них такие, которые не исполняют своих обязанностей, то надо попросту отобрать у них это государево жалованье, и дело с концом, но не тут-то было. Собор и здесь, вопреки ожиданию царя, решил все гораздо выгоднее для себя, постановив, что ружные попы должны исполнять все службы полностью, а в случае пренебрежения подвергаться наказанию. Если они после того, как уже были наказаны дважды, по-прежнему станут пренебрегать своими обязанностями, то подвергнутся отлучению, но их руга не вернется в царскую казну, а будет передана иному, кого назначат на это место.
Или вот еще на одном из соборов почти полсотни лет тому назад было решено, что «митрополиту и архиепископам и епископам от поставления от попов, и от дияконов, и от архимаритов[55] не брать никаких поминков. Так же и от ставленых грамот[56] печатнику от печати не брать, и дьяку от подписи не брать…» Словом, ни под каким видом. И тут же было установлено строгое наказание для нарушителя. Тот, кто «от сего дни впредь нерадением дерзнет се уложение и укрепление преступить, да возмет что от ставления, или от места свяшенническаго мзду, сиречь посулу — да извержется[57] сана своего по правилам святых апостол[58] и святых отец». Причем «извержется» вне зависимости от того, какой сан на взяточнике — пусть даже епископ, архиепископ или сам митрополит.