Читать интересную книгу Подменыш - Валерий Елманов

Вроде бы все учел Иоанн. Вопросы составил так, что практически всех прежних святителей надо гнать в три шеи с их тепленьких насиженных мест. Оставалось лишь полюбоваться тем, как они захлебываются в собственных нечистотах, моля о пощаде, после чего сменить гнев на милость, предложить руку помощи и решить все келейно. А в качестве уплаты за это потребовать монастырские и церковные земли, причем архиерейских, принадлежавших епископам и митрополиту он даже теперь после некоторого размышления решил не касаться — чтоб им было легче расставаться вроде бы с церковным, но в то же время чужим добром.

На деле же вышло, что оказалось неучтенным только одно обстоятельство, всего одно-единственное, но именно оно в конечном итоге стало решающим. Что именно? Да опыт. Обычный житейский опыт и навыки, не просто выработанные за много лет руководства теми же монастырями и епархиями, но доведенные до совершенства.

Вне всяких сомнений, первый голос принадлежал митрополиту Макарию, который, как оказалось, не просто мастер выдумывать всяческие небылицы про тех святых, которых было решено канонизировать. Не-ет. Он и тут сумел так заплести кружева своих словес, что клубки его речей оказалось не под силу распутать никому из царского окружения, даже старцу Артемию.

Что уж говорить о самом Иоанне, которому только-только пошел третий десяток и у которого ни хитрости, ни коварства. Да и ни к чему они. Когда чистишь конюшню у того же князя Воротынского, так и простой силы вполне хватит, да и во всех прочих хозяйственных работах ее одной предостаточно. Тут же требовалось совсем иное, чего у него и в помине не было. И вышло, что Иоанн несся в атаку с открытым забралом, с мечом наголо, с расчетом ужаснуть, после чего явить милость поверженному, а огляделся — стоит один в чистом поле, а противник в это время уже подскакивает сзади и наносит коварный удар в спину.

Царь заявлял, к примеру, что в иных обителях не соблюдались правила относительно трапезы. Для игуменов и даже соборных старцев готовится особая, лучшая пища, и они вкушают ее в своих кельях, а не в трапезе. Иные же настоятели и вовсе принимают и угощают гостей в кельях.

Говорил, что от желавших поступить в монастырь требовались вклады, отчего туда поступали только люди с достатком или вовсе богатые, которые потом, сделав значительное пожертвование на обитель, пользовались в ней льготами, не подчинялись монастырскому уставу, жили в довольстве и покое. И выходило, что они постригались не потому, что жаждали благочестивой жизни и уединения для вдумчивой молитвы, но «токмо покоя ради телесного, дабы завсегда бражничать и ездить по селам для прохлады».

Собор же, вроде бы согласившись с государем, принял хитрые решения. Были они как бы направлены в угоду государю, но… со всяческими оговорками. Например, относительно пьянства отцы церкви решили в обителях «хмельного пива и меда не держать, а пить только квас житный и медовый», но «фряжские вина[51] не возбраняются, если испивать их во славу божию, а не в пьянство, ибо нигде не написано, чтобы не пить вина, но только написано, чтобы не пить вина в пьянство».

И про еду тоже хитро закрутили. Дескать, всем питаться единой пищей в трапезной, включая игуменов, но… Далее же следовала тонкая и на первый взгляд совершенно невинная оговорка насчет немощных и старых, которым дозволительно вкушать особое и в своей келье.

— Не пройдет и месяца, как в немощные запишутся все старцы, — подвел неутешительный итог отец Артемий, размышляя вслух. — А игумен с келарем в первую очередь. Ну а кто уж чересчур пышет здоровьем, те подадутся просто в старые. — И грустно улыбнулся Иоанну, разведя руками — что уж тут, мол, попишешь.

Про гостей же, которых отныне стало запрещено кормить в кельях, впрямую было сказано, что закон этот не простирается на Троицко-Сергиев монастырь, где гости бывают день и ночь.

Более того, вроде бы пойдя на некоторые уступки царю, они тут же оговорили, что «так как в великих честных монастырях постригаются князья, и бояре, и великие приказные люди в немощи или при старости и дают великие вклады и вотчины, то на них, за немощь и слабость, закона не простирать относительно хождения в трапезу и употребления пищи в кельях, а покоить их пищею и питием по рассуждению и держать для них квасы сладкие, и черствые, и кислые, кто какого потребует, также и яствы или, если у них случится свой покой или присылка от родителей, о том их не спрашивать».

Вот тебе и исправления. Молодцы, нечего сказать!

А забота обо всех сирых и убогих? Казалось бы, что уж это самая что ни на есть обязанность церкви, которая мало того, что не платит ни гроша на содержание богаделен, так ведь ее чиновники еще и поставили дело таким образом, что за взятки в богадельни помещали вполне здоровых людей, а больные и старые так и оставались без приюта.

Но на деле стоило Иоанну сказать о несчастных, как старцы собора тут же подали царю отеческий мудрый совет — собирать таковых в те же самые богадельни и содержать за счет… государевой казны, да еще на приношения христолюбцев. О беспорядках же, что творятся в них, ни слова, равно как и о своем участии. А ведь доподлинно известно, что доход многих монастырей не меньше тысячи, а то и двух тысяч рублей ежегодно.

Да что далеко ходить, когда один только Троицкий монастырь гребет рубли лопатой, каждый год набивая свои карманы не меньше чем сотней тысяч целковиков. Если же собрать монастырские доходы воедино, то тут и вовсе поучалась настоящая серебряная река. И при всем том хоть бы один рублевик пожертвовали на выкуп полоняников, томящихся у крымского хана.

А ведь Иоанн и тут в открытую спросил их, как быть. Спросил не просто так, а держа в уме уже вынесенное решение собора 1503 г., когда Иоанну III было предложено выкупные деньги брать «из митрополичьей и из архиерейской тягли, и изо всех владык казны и с монастырей со всех, кто чего достоин, как ты, государь, пожалуешь, на ком что повелишь взяты, а крестьянам, царь государь, и так твоего много тягла в своих податях».

То есть он просто хотел напомнить отцам церкви, что давненько они не раскошеливались на это богоугодное дело. Но собор, горой стоявший за защиту финансовых интересов церкви, слегка успокоившись после обличительных речей царя, решил иначе, и государь получил ставший уже привычным для него ответ-отлуп — деньги для выкупа брать из царевой казны. Причем прекрасно зная, во сколько это обходится, порекомендовали все те суммы, что будут истрачены, «раскидать на сохи по всей земли, чей кто ни буди, поровну», с милостивым обещанием, что за это «благочестивому царю и всем православным великая мзда от бога будет».