Бальдемар не был убит наповал, но жизненные силы быстро покидали его, смерть уже бросила свою тень на его побледневшее лицо, оно вытянулось, мгновение — и строгий покой последнего умиротворения отразился на неподвижном лице Бальдемара. Центурион по имени Лициний Паулин направил лошадь к нему и спешился.
«Вот так закончил свою жизнь человек, многие десятилетия наводивший страх на наши приграничные крепости и поселения, — думал Паулин, глядя на поверженного врага, — он сам был неприступной крепостью своего народа».
Затем Паулин перевернул тело Аурианы на спину, чтобы вглядеться в ее лицо. Он никогда не видел таких женщин — тонких в кости, гибких, мускулистых, похожих на нежную и в то же время сильную кошку. В тусклом свете звездного ночного неба и факелов ее лицо казалось лицом богини Артемиды.
— Это действительно девушка. Это его дочь! — тихо промолвил Паулин, обращаясь к своим людям, остановившимся в отдалении. — Как могла она сделать такое?
— Как нам поступить с ней? — спросил знаменосец отряда, подъезжая к Паулину и спрыгивая на землю. Оба смотрели на нее как на нечто чудовищное, отвратительное и противоестественное. Паулин знал, что с этой девицей необходимо расправиться, но он не хотел делать этого на глазах у своих солдат. Он понимал, что эти суеверные люди считают: над девушкой тяготеет проклятие, которое может перейти на них. Внезапно Паулин принял решение.
— Пусть ее кровь обагрит руки ее собственных соплеменников. Давайте сюда варвара, быстро!
Этим варваром, прискакавшим вместе с римскими солдатами, был Одберт, служивший отряду в качестве проводника, поскольку хорошо знал здешние глухие места. Он вышел вперед, выступая величественной походкой, его лицо со вскинутым вверх подбородком выражало полное самодовольство, его рыжие волосы, напомаженные медвежьим жиром, были аккуратно зачесаны назад, открывая низкий лоб. Весь его чванливый облик был смешным и нелепым в этой трагической ситуации. Одберт старался двигаться медленно и гордо, чтобы римляне не принимали его за услужливого лакея, потому что сам о себе он был высокого мнения: он считал себя вождем большой дружины численностью, по крайней мере, в четыреста воинов, представителей различных германских племен, кроме того он кичился своей полной свободой и независимостью; Одберт не признавал никаких законов, он сам создавал эти законы для себя и своих людей, стараясь как можно быстрее превзойти своего отца Видо богатством и славой. Его ремень и ножны блестели золотой отделкой, его плащ на груди был сколот брошью в виде головы ворона, принадлежавшей королю херусков, которые были извечными врагами хаттов и обитали к северу от них. Эта брошь была пожалована Одберту самим королем в знак того, что он признается наследником его власти.
Но самодовольная тупая улыбка торжества, игравшая на губах Одберта, вмиг погасла, когда он увидел распростертое на земле тело Бальдемара. Мгновение он стоял совершенно неподвижно, широко расставив свои толстые, обутые в кожаные сапоги ноги, и тупо смотрел на Бальдемара, не веря своим глазам — будто смерть Бальдемара была делом невозможным и более чем сверхъестественным. Коверкая латинские слова страшным акцентом, Одберт громко заявил:
— Он мертв!
— Прекрасно, по крайней мере, мы видим, что эти северные варвары умеют отличать живого от мертвого! — ядовито произнес Паулин.
Одберт осторожно, почти на цыпочках подошел к телу погибшего.
— Но вы же говорили, что не собираетесь убивать его! — произнес он, с ужасом думая про себя, что теперь он волей-неволей причастен к убийству Бальдемара, а значит должен будет искупить его кровь своей кровью. Одберт решил, что ни один человек из его соплеменников не должен знать о его причастности к этому делу.
— Мы вовсе не обязаны давать тебе отчет в наших действиях, сын Видо! — заявил Паулин. — Поэтому говори только тогда, когда тебя спрашивают.
И тут Одберт заметил, что Бальдемар был сражен местным копьем. Нет, он не мог ошибиться — на древке был ясно виден выведенный красной краской рунический знак! Наконец, он увидел Ауриану, неподвижно лежащую неподалеку. Медленно до Одберта начала доходить правда о том, что здесь разыгралось.
— Быстро отвечай мне! — произнес Паулин, коротко кивая в сторону Аурианы. — Что все это может означать? Она убила его. Что теперь твой народ сделает с ней? Говори!
— Она… она совершила убийство своего сородича, — промолвил Одберт, чувствуя такое облегчение, словно гора свалилась с его плеч. А про себя он думал тем временем: «Люди будут так ошеломлены злодеянием Аурианы, придут в такой ужас от всего произошедшего, что не будут выяснять обстоятельства гибели Бальдемара и потому никогда не узнают о моей роли в этой истории».
— Ее следует передать в руки главного жреца Водана по имени Гейзар. Он будет судить ее. И можете быть уверенными, что ежегодное собрание народа приговорит ее к смерти.
Паулин кивнул, помолчал, а затем задумчиво спросил:
— Но почему она сделала все это, ты можешь сказать?
Одберт прекрасно знал, почему все так произошло. Однако он махнул в сторону Аурианы небрежным жестом и с наигранным презрением заявил:
— Без всякой причины, просто она с колыбели имела дурные наклонности и всегда была предрасположена к злу и насилию.
Центурион снова помолчал и, наконец решительно сказал:
— Хорошо, тогда устроим все так, как ты советуешь. Одберт, ты останешься с нами. Распорядись, чтобы четверо из твоих людей доставили ее в деревню отца. Пусть они снесут туда и тело самого Бальдемара, он больше не нужен нам.
* * *
Деции пытался собраться с мыслями и чувствами. Рассвет, который последовал за страшной ночью гибели Бальдемара, застал его привязанным к дубу посреди святилища бога Водана, которое находилось в одной римской миле юго-восточнее Деревни Вепря. Здесь Гейзар приносил жертвы кровожадному богу боевого копья. Деций не знал, сколько ему еще остается жить и когда ему на шею накинут веревку или, может быть, пронзят сердце копьем. С соседних деревьев, окружавших открытую площадку, свешивалось восемнадцать тел недавно повешенных, таких же как Деций рабов, покачивающихся сейчас, словно жалкие рваные мешки, набитые лохмотьями. Они были убиты в качестве жертвы богу Водану и по его божественному требованию, — в надежде, что бог Водан откроет людям секреты священной мудрости самой Фрии. Сначала этих несчастных повесили, а затем пронзили копьем. Земля была обильно полита жертвенной кровью. Запястья Деция распухли и кровоточили, связывавшие их веревки резали кожу и впивались в тело, словно ножи.