Весть о произошедшем страшном несчастье принесла народу Аса, Жрица Ясеня, которая попала в засаду вместе с Бальдемаром и другими жрицами, но ей удалось спастись. Гейзар тут же распорядился в качестве возмездия схватить всех рабов-римлян, живших в Деревне Вепря, и принести их в жертву Водану, чтобы умилостивить бога и смирить его гнев. Вся деревня была поражена рассказом Асы. Деций в это время спал в своей хижине на краю ячменного поля. Его разбудил ужасный пронзительный вой, такой жуткий и нечеловеческий, что Деций решил: от этого крика разверзнется сейчас земная твердь и небо, расколовшись, упадет на землю; мурашки забегали у него по спине от этого отчаянного одинокого крика в ночи. Позже он узнал, что кричала Ателинда. Почти сразу же после того, как весть о гибели Бальдемара облетела окрестные селенья, к дому начали стекаться хаттские воины — но это не были дружинники самого Бальдемара — они начали бесцеремонно рыскать по усадьбе, шарить во всех помещениях. Деций сначала не понимал, чего хотят эти люди. Однако Ателинда сразу же поняла в чем дело — они искали меч Бальдемара, а это могло означать только одно: Бальдемара нет уже в живых. Они не нашли меч, но они нашли Деция — этого ненавистного всем римлянина, и отвели его к Гейзару. Деций напряг всю свою сообразительность, чтобы спастись от кровожадных жрецов. Поначалу ему удалось это сделать. Жрецы Гейзара спокойно и методично выполнили свою свою жестокую работу, принеся в жертву восемнадцать соплеменников Деция, но они пощадили его самого, поскольку ему удалось убедить их в том, что он знает, как найти пропавшего сына Зигвульфа.
Деций напряженно прислушивался к разговорам жрецов в эту страшную ночь, пытаясь хоть что-нибудь узнать о судьбе Аурианы. Так, ему удалось выяснить, что на рассвете за воротами околицы Деревни Вепря была обнаружена покинутая возницей повозка с телом Бальдемара. Вскоре затем Гейзару доставили связанную по рукам и ногам Ауриану. Больше ему ничего не удалось узнать достоверного об Ауриане, если не считать странной невероятной истории, утверждавшей, что Жрец Дуба обвиняет Ауриану в убийстве собственного отца. Деций был совершенно уверен: это были козни коварного Гейзара.
Однако, когда Деций еще несколько раз услышал то же самое известие из уст разных людей, прибывающих в святилище, он насторожился и почувствовал легкий озноб — теперь он уже не на шутку испугался за Ауриану. Откуда пошли эти чудовищные абсурдные слухи? По-видимому, против Аурианы плетется какой-то опасный заговор, скорее всего это Гейзар решил предпринять последнюю попытку окончательно расправиться с девушкой. Деций хорошо понимал, что — даже если ему удастся бежать — он никогда не сможет бросить ее на произвол судьбы, особенно теперь, когда ее так подло обвиняют в чудовищном преступлении и ей грозит жестокая расправа.
Утром, очнувшись от тяжелой дремоты и не раскрывая глаз, Деций услышал бодрый, хорошо знакомый ему голос.
— Выпустите кишки этой грязной свинье, точно так же, как вы поступили со всеми остальными! Я предпочитаю говорить с людьми, а не с волчьим отродьем, которое только и знает, что врет!
Это был Зигвульф. Ну, наконец-то! Деций с трудом поднял тяжелые веки и почувствовал острую боль от яркого света, бившего ему в глаза, все его тело жгло и болело, словно открытая рана, от впившихся в него тугих веревок. И тем не менее для него забрезжил лучик надежды. Может быть, хитрость, которая уже спасла ему жизнь, поможет ему сейчас обрести и свободу.
— Этот раб говорит о твоем первом сыне, Идгите, — произнес жрец по имени Груниг своим свистящим голосом, умелыми жестами успокаивая взбешенного Зигвульфа. Руки жреца были по локоть в запекшейся крови.
Зигвульф что-то недовольно проворчал, но было заметно, что его гнев начинает стихать, огонек интереса зажегся в глазах воина. Второй сын Зигвульфа был увечным и расслабленным. Повитуха, принимавшая младенца, говорила, что он недолго проживет, меньше, пожалуй, чем белые телята, родившиеся весной. Поэтому Зигвульф отчаянно надеялся найти своего перворожденного сына, который пропал четыре месяца назад. Все считали, что мальчик попал в рабство.
— Если все это просто уловка, чтобы отвлечь мое внимание, пока мерзавец Гундобад ищет меч Бальдемара, — прорычал Зигвульф, — то я окрашу этот алтарь твоей собственной кровью!
— Поверь мне, здесь нет никакой хитрости, о доблестный и знаменитый сын Водана! — промолвил Груниг. — Мы никогда не берем под свое покровительство одного соплеменника в ущерб другому!
Своевольный вспыльчивый нрав Зигвульфа страшил Грунига. Поэтому он обращался с ним, словно с ретивым норовистым жеребцом, к которому надо было подходить с особой лаской.
— Так я и поверил тебе! — воскликнул Зигвульф и, поворотив коня, поскакал к деревьям, на которых висели трупы римлян.
Эта картина, по-видимому, услаждала его взор. Единственное, что могло успокоить его в эту минуту, была месть римлянам, ею он упивался, словно хмельным медом. Он боялся признаться сам себе в тех чувствах, которые испытывал сейчас — а испытывал он страшное отчаянье. Это было первое утро в его жизни, которое он встретил без Бальдемара. Отчаянье Зигвульфа внешне выражалось довольно странно — он был взбешен и метал громы и молнии. Наконец он подъехал к дереву, к которому был привязан Деций, и, обнажив меч, его острием приподнял подбородок раба. Длинные волосы Деция прилипли к вспотевшему лбу, его глаза были мутными от неимоверной усталости. Неподвижным взором он уставился на Зигвульфа.
«Какие слабые и низкорослые эти римские свиньи, — думал Зигвульф. — Как удается этой жалкой расе, ничего из себя не представляющей, постоянно одерживать верх над моим народом?»
— Говори, раб. Что ты наплел такого этим жрецам? Почему они не отдали твое вонючее тело нашему великому богу?
— Ты — Зигвульф? — еле слышно прошелестел голос Деция, слова с трудом срывались с его пересохших губ.
Зигвульф проворчал что-то, что должно было означать утвердительный ответ. Ему казалось, что этот римский червяк, даже будучи полуживым и связанным веревками, ведет себя слишком дерзко.
— У меня есть донесение и отчеты, взятые с виллы работорговца Ферония. Среди других в них встречается имя твоего сына Идгита, — произнес Деций и заметил, как Зигвульф вздрогнул при звуке имени сына. — Доставь меня в первую крепость на юге, крепость Могон… — продолжал Деций слабым, еле слышным голосом.
— Отпустить тебя, этот кусок гнилого мяса, на свободу! Да никогда в жизни!
— Ты вооружишь меня копьем и мечом… — продолжал Деций, не обращая внимания на восклицания Зигвульфа.