— Извини, Принси, что разбудил. — Егерь торопливо вернул табуретку в исходное положение. — Но ты так стонала, так кричала…
— Сенкью.
— Я подумал, что тебя лучше разбудить.
— Мне было очень страшно.
— Не бойся, мы тебя не дадим в обиду каким-то дурацким снам. — Егерь обернулся к спящей собаке. — Подтверди, Алиса.
Лайка, среагировав на кличку, напрягла уши, подняла морду, резко втянула влажными ноздрями воздух и, успокоенная знакомыми, привычными запахами, снова свернулась пышным рыжим калачом.
— Принси, хочешь, я тебе расскажу, как я собирал клюкву? Представляешь: идешь по схваченному ночным заморозком мху, а он проламывается с необычным звуком, похожим на треск разрываемой ткани, — ну, когда зацепишься ненароком за гвоздь или сучок…
— Стью, я же не спросила тебя про самое главное.
— Спрашивай.
— Ты что, подался в отшельники из-за того, что медсестра предала вашу любовь?
— Во-первых, никакой взаимной любви не было и в помине. Да, ей нравилось, как я за ней ухаживаю…
— А кому бы, сорри, не понравилось?
— Во-вторых, это событие, прискорбное исключительно лишь для меня, стало первым, но не решающим звеном.
— Так расскажи, что у тебя было в жизни дальше.
— Что было, что было… — Егерь усмехнулся, не скрывая иронии. — Минул совершенно бессмысленный, какой-то скомканный, непонятный год и…
Егерь подошел к окну, за которым неутомимо вытанцовывал буран, властвовала метель и буйствовала вьюга.
— И случился новый бинокль.
— Ты снова влюбился с первого взгляда?
— Да в самый разгар лета…
7
Испорченный гербарий
На вторую неделю ботанической практики к университетскому лагерю из трех вместительных палаток неожиданно присоединился отряд добровольцев по уборке речной поймы от мусора, оставленного дикими туристами и любителями пикников.
Он возвращался с хорошей добычей — с тремя великолепными экземплярами вымирающих растений, давно занесенных в Международную Красную книгу.
Он представлял, какая будет физиономия у руководителя практики — толстой доцентши, безуспешно сидящей на вегетарианской диете.
Он заранее предвкушал зависть однокурсников и однокурсниц и мысленно ставил себе за ботаническую практику отличную оценку.
Но тут на тропе, ведущей к речной террасе, возникла она — в обкорнанных до колена джинсах, в кедах на босу ногу и с большим черным пластиковым мешком для мусора в руках.
Подчинившись интуитивному порыву, он вручил ей редчайшие цветы.
Она не могла оценить гербарную ценность утраченных экспонатов, но зато оценила сам поступок.
Приняв скромный эндемический букет, она дала понять бойкому и прыткому ботанику, что совсем не возражает против его ухаживаний.
Неделя пронеслась с неимоверной скоростью, как будто сутки укоротили, по крайней мере, вдвое.
Она не гнала новоявленного ассистента прочь.
Он же забросил гербарные дела и, бесшабашно игнорируя возможный провал ботанической практики, усиленно помогал очищению поймы.
Разбитые бутылки, порванные газеты, использованные презервативы, искореженные консервные банки, экскременты в широком ассортименте и прочие следы туристского быта и пикникового разгула встречались повсюду.
Разгребая очередное непотребство, он смачно выражал сомнение в интеллектуальном уровне человека разумного.
Она же, ловко наполняя очередной черный мешок, лишь улыбалась застенчиво и виновато, как будто стараясь оправдать все людские грехи, слабости, недостатки, глупости.
Неделя пронеслась с неимоверной скоростью, как будто сутки укоротили, по крайней мере, вдвое.
По вечерам солнце уставало превращать осколки стекла в россыпи бриллиантов, консервные банки — в цирковые софиты, а использованные презервативы — в сброшенные шкурки загадочных ночных существ.
По вечерам заканчивали нектарную вахту суетливые пчелы, а кузнечики — зеленые, серые и бурые — усиливали свою монотонную трескотню.
По вечерам назойливо порхающие расфуфыренные бабочки сменялись скромными ночными мотыльками.
По вечерам ботаники объединялись у общего костра с энтузиастами чистоты и пели под расстроенную гитару песни чувствительного содержания.
А она и он, под многочисленные завистливые взгляды, уходили вдоль русла, вниз или вверх по течению неспешной реки.
И никто даже не догадывался, что влюбленные только присматривались друг к другу, каждый день медленно и неуклонно сокращая дистанцию.
Им не требовалось выяснять словами постепенно складывающиеся отношения.
Им было достаточно идти рядом, рука в руке, вдоль уреза воды.
Убегали в осоку проворные кулики.
С паническим трепыханием взлетали селезни.
Тяжело уходили под заросли ив нагуливающие жир дикие гуси.
Ныряла осторожная ондатра.
Рыба плескалась и множила круги в заводях.
Неделя пронеслась с неимоверной скоростью, как будто сутки укоротили, по крайней мере, вдвое.
А на исходе седьмого дня случилось то, что должно было случиться.
Он первый раз поцеловал ее.
Она ответила многообещающим всплеском нежности.
Он понял, что не зря, совсем не зря окончательно провалил сбор обязательного гербария.
Процеловались они до рассвета.
Впрочем, она не позволила ни себе, ни ему ничего, кроме затяжных и вдохновенных поцелуев.
А затем случилась внезапная и скоропалительная разлука.
Ровно в полдень, за десять минут до обеда прикатил координатор движения по очистке поймы.
Координатор оказался велеречивым начинающим демагогом с хорошо поставленным голосом и с явными признаками дальнейшей блестящей карьеры на политическом поприще.
Координатор произнес эмоционально насыщенную, короткую, но эффектную речь, в завершение которой сообщил о своем завтрашнем бракосочетании и огласил имя невесты.
Раздались бурные аплодисменты со стороны активистов антимусорного движения.
Но ни один из практикантов-ботаников не захлопал в ладоши.
Однокурсники подставленного влюбленного недоумевали вместе с ним.
А толстая доцентша успела шепнуть обманутому и несчастному о том, что, несмотря ни на что, поставит ему отличную оценку.
А он беспомощно и растерянно смотрел, как уводят его едва не состоявшуюся половину.
Кто-то из ботаников свистнул вслед удаляющейся паре.
Кто-то крикнул ироничное «горько!»
Кто-то похлопал неудачливого ухажера по спине.
А он смотрел — тупо и бессмысленно.