костра
В темном лесе мне страшно.
Вот-вот хлынет
Лавина огня.
Словно танка враждебного
Башня,
Притаившись, глядит на меня…
6
На Вологодчине
Есть улицы Орлова,
И говорят, что будет теплоход
«Сергей Орлов».
Звучит поэта слово…
Вот только в дверь мне
Он не звякнет снова
И, пряча в бороду улыбку,
Не войдет.
Уже не будем с ним
До хрипа спорить,
Читать стихи,
Глушить (не только!) чай…
Один лишь раз
Друзьям принес он горе —
Убил своим уходом
Невзначай…
7
Загрустив однажды почему-то,
«Есть ли дружба?» —
Ты меня спросил,
Эх, Сергей!
Когда б хоть на минуту
Выходили люди из могил!
Ты забыл бы
О любой обиде,
Ты б ничьей
Не вспоминал вины,
Потому что
С нежностью б увидел,
Как тебе
Товарищи верны.
8
Я до сих пор
Поверить не могу,
Что ты на том —
Нездешнем берегу,
Куда слова мои
Не долетят,
И даже матери
Молящий взгляд,
И даже вскрик отчаянный
Жены
Теперь к тебе
Пробиться не вольны…
А я все так же, так же,
Видит бог,
Хватаю трубку,
Услыхав звонок, —
Как будто бы
Из черной пустоты
Вдруг позвонить на Землю
Можешь ты…
9
Снова жизнь – снова цепь атак.
Пред тобой в долгу навсегда,
Я верна нашей дружбе так,
Как орбите своей звезда.
По тебе свой сверяю шаг
И любую свою строку.
Ты мне нужен, как нужен стягу,
Чтоб остаться полком полку.
Из Северной тетради
В тундре
Ни кустика, ни селенья,
Снега, лишь одни снега.
Пастух да его олени —
Подпиленные рога.
Смирны, как любое стадо:
Под палкой не первый год.
И много ли стаду надо?
Потуже набить живот.
Век тундру долбят копытцем
И учат тому телят…
Свободные дикие птицы
Над ними летят, летят.
Куда перелетных тянет
Из тихих обжитых мест?
На северное сиянье?
А может, на Южный Крест?..
Забывшие вкус свободы,
Покорные, как рабы,
Пасутся олени годы.
Не зная иной судьбы.
Возможно, оно и лучше
О воле забыть навек?
Спокойней. Хранит их чукча —
Могущественный человек.
Он к ним не подпустит волка,
Им ягель всегда найдет.
А много ль в свободе толка?
Важнее набить живот.
Ни кустика, ни селенья.
Сменяет пургу пурга.
Пастух да его олени —
Подпиленные рога.
И вдруг, не понять откуда,
И вдруг, неизвестно как,
Возникло из снега чудо —
Красавец, дикарь, чужак.
Дремучих рогов корону
Откинув легко назад,
Стоял он, застыв с разгону,
В собратьев нацелив взгляд.
Свободный, седой и гордый,
В упор он смотрел на них.
Жевать перестали морды.
Стук жадных копыт затих.
И что-то в глазах мелькнуло
У замерших оленух.
И как под ружейным дулом
Бледнел и бледнел пастух.
Он понял: олени, годы
Прожившие, как рабы,
Почуяли дух свободы,
Дыханье иной судьбы…
Высокую выгнув шею,
Откинув назад рога,
Приблизился к ним пришелец
На два или три шага.
Сжал крепче винтовку чукча
И крикнул: «Назад иди!»
Но вырвался рев могучий
Из мужественной груди.
Трубил он о счастье трудном —
О жизни без пастуха,
О том, как прекрасна тундра,
Хоть нет в ней порою мха.
О птицах, которых тянет
Из тихих обжитых мест
На северное сиянье,
На призрачный Южный Крест.
Потом, повернувшись круто,
Рванулся чужак вперед.
Олени за ним. Минута,
И стадо совсем уйдет.
Уйдет навсегда, на волю…
Пастух повторил: «Назад!»
И, сморщившись, как от боли,
К плечу приложил приклад…
Споткнувшись и удивленно
Пытаясь поднять рога,
Чужак с еле слышным стоном
Пошел было на врага.
Но, медленно оседая,
На снег повалился он.
Впервой голова седая
Врагу отдала поклон.
Не в рыцарском поединке,
Не в битве он рухнул ниц…
А маленький чукча льдинки
С белесых снимал ресниц.
И думал: «Однако, плохо.
Пастух я, а не палач…»
Голодной лисицы хохот,
Срывающийся на плач.
Сползает на тундру туча.
А где-то светло, тепло…
Завьюжило. Душу чукчи
Сугробами замело…
Назад возвратилось стадо
И снова жует, жует.
И снова олешкам надо
Одно лишь – набить живот…
Ни кустика, ни селенья,
Снега, лишь одни снега.
Пастух да его олени —
Подпиленные рога.
В тайге
Кто видал енисейские дали,
Тот о них не забудет нигде…
А деревья вокруг умирали,
Умирали по пояс в воде.
Почернели, листва облетела.
Запах тлена и мертвый плеск…
Кто-то трезвый, могучий, смелый
Порешил затопить здесь лес.
И боролись за жизнь великаны:
Хоть была неизбежной смерть.
Было больно, и страшно, и странно
На агонию эту смотреть.
Было больно. И все-таки взгляда
Я от них не могла отвести,
Мне твердили: «Так нужно, так надо.
Жаль, но нету другого пути.
Что поделаешь? – Жизнь жестока,
И погибнуть деревья должны:
Чтоб кровинки веселого тока
Побежали по венам страны.
Чтоб заводы в тайге загудели,
Чтоб в глуши прозревали дома».
Я кивала: «Да, да, в самом деле,
Это я понимаю сама».