Вам, возможно, покажется, что я слишком выпячиваю свою роль в этом маленьком эпизоде; в конце концов, совершенно ясно, почему я бросился защищать Черепаху, – любой из тех, кто с уважением относится к серьезному искусству, на моем месте поступил бы точно так же. Но нужно помнить и о той атмосфере, что царила в мастерской Такэды, – ведь нас объединяло ощущение того, что мы все вместе как бы ведем бой со временем, желая сохранить тяжким трудом завоеванную репутацию фирмы. И при этом мы прекрасно понимали, что главное в нашей работе – это сделать так, чтобы наши «творения», которые мы сотнями тиражировали для увозящих их за тридевять морей иностранцев, – все эти гейши, вишневые деревья в цвету, золотые рыбки в пруду, старинные замки – выглядели достаточно «японскими», а подлинные тонкости стиля все равно, скорее всего, останутся незамеченными. Так что я вряд ли слишком завышаю оценку своего тогдашнего поступка, ибо, осмелюсь предположить, он стал ярким проявлением того моего качества, за которое меня впоследствии стали очень уважать, – способности самостоятельно думать и рассуждать, даже если это означает вызов всему твоему окружению. Во всяком случае, остается фактом: я был единственным, кто в то утро встал на защиту Черепахи.
И хотя Черепаха как-то умудрился поблагодарить меня и за это маленькое вмешательство, и за иные проявления солидарности, жизнь наша текла в те дни в таком бешеном темпе, что лишь какое-то время спустя мы с ним сумели как следует поговорить в относительно спокойной обстановке. Думаю, не менее двух месяцев промелькнуло с того дня, который я только что описал, когда в нашем лихорадочном графике наступило наконец некоторое затишье. Я гулял возле храма Тамагава, что часто делал, когда у меня появлялась свободная минутка, и увидел Черепаху, сидевшего на скамейке и явно задремавшего на солнышке.
Я и по сей день остаюсь большим поклонником этой местности и готов признать, что насаженные там зеленые изгороди и ряды деревьев действительно помогают создать атмосферу, подобающую месту поклонения богам. Но все же теперь, когда бы я ни пришел туда, в душе моей пробуждается ностальгия по тем временам, когда ни деревьев, ни живых изгородей там еще не было и место казалось куда более просторным и полным жизни; там и сям прямо на траве – ларьки, торгующие сластями и воздушными шариками, и балаганы с жонглерами и фокусниками… А еще там, помнится, всегда можно было сфотографироваться – буквально на каждом шагу попадались фотографы под черной накидкой и с аппаратом на треноге. Тот воскресный полдень, когда я случайно наткнулся на Черепаху, пришелся на самое начало весны, так что вокруг так и кишели дети, пришедшие сюда с родителями. Я подошел к скамье и сел рядом с Черепахой, отчего он, вздрогнув, проснулся, но тут же просиял, увидев меня.
– Неужели это вы, Оно-сан! – воскликнул он. – Как хорошо, что мы сегодня встретились! А ведь всего несколько минут назад я говорил себе: будь у меня немного денег, я бы непременно купил что-нибудь вам в подарок – просто на память, в знак благодарности за вашу доброту. Но, увы, в настоящее время мне по карману только грошовые безделушки, что, на мой взгляд, выглядело бы просто оскорбительно. И пока что, Оно-сан, я могу лишь поблагодарить вас от всей души, если позволите, за все, что вы для меня сделали!
– Не так уж много я и сделал! – возразил я. – Просто пару раз высказал вслух то, что думаю, вот и все.
– Нет, Оно-сан, такие люди, как вы, встречаются очень редко! И для меня большая честь – работать рядом с таким человеком. Уверяю вас: как бы далеко в будущем ни разошлись наши пути, я никогда не забуду вашей доброты!
Помнится, я еще несколько минут слушал его похвалы моему мужеству и стойкости, потом не выдержал и сказал:
– А я ведь тоже давно собирался поговорить с вами. Понимаете, меня не слишком устраивает сложившаяся ситуация, и я, наверное, в самом ближайшем будущем покину мастерскую господина Такэды.
Черепаха с превеликим изумлением уставился на меня и с комической опаской огляделся, словно опасаясь, что мои «крамольные речи» могут подслушать враги.
– Мне здорово повезло, – продолжал я, – моя работа привлекла внимание Сэйдзи Мориямы, живописца и графика. Вы о нем, наверное, слышали?
Черепаха, по-прежнему глядя на меня в упор, покачал головой.
– Господин Морияма – настоящий художник! – с жаром пояснил я. – Действительно великий! Это невероятное везение, что он обратил на меня внимание и даже кое-что посоветовал. В общем, он сказал, что, если я останусь у мастера Такэды, это нанесет мне как художнику непоправимый вред. И пригласил меня к себе в ученики.
– Да неужели? – осторожно заметил мой приятель.
– И знаете, – продолжал я, – сейчас, бродя по парку, я подумал: «А ведь господин Морияма совершенно прав. Для простых рабочих лошадок очень даже неплохо трудиться в поте лица под руководством мастера Такэды и тем зарабатывать себе на жизнь. Однако художник, имеющий действительно серьезные намерения, должен смотреть дальше и метить выше».
Я помолчал, выразительно глядя на Черепаху. Он продолжал пялиться на меня, но на его лице появилось озадаченное выражение.
– Боюсь, я допустил некоторую вольность, упомянув о вас господину Морияме, – объяснил я. – Но я говорил лишь о том, что вы, на мой взгляд, являетесь исключением среди прочих моих коллег, ибо только у вас есть и настоящий талант, и серьезные устремления.
– Право, Оно-сан… – он нервно засмеялся. – И как только у вас язык повернулся сказать такое! Я понимаю, вы мне только добра желаете, но это уж чересчур…
– В общем, я намерен принять любезное предложение господина Мориямы, – решительно заявил я. – И настойчиво прошу вас разрешить мне показать ему и ваши работы. Если вам повезет, вы тоже сможете стать его учеником.
На лице Черепахи отразилось полное отчаяние.
– Ах, Оно-сан, что вы такое говорите? – Он перешел почти на шепот: – Мастер Такэда взял меня к себе благодаря рекомендации одного из самых уважаемых знакомых моего отца. И действительно был чрезвычайно терпелив со мной, несмотря на все мои проблемы. Как же я могу теперь совершить подобное предательство – уйти, проработав у него всего несколько месяцев? – И почти сразу, сообразив, видимо, что он такое ляпнул, Черепаха стал торопливо оправдываться: – Разумеется, Оно-сан, я ни в коем случае не хотел сказать, что и вы совершаете предательство. Ни в коем случае! У вас-то ведь обстоятельства совершенно иные. Нет, мне бы и в голову никогда не пришло… – Он совсем смутился, растерянно хихикнул, но все же постарался взять себя в руки и спросил: – А вы это серьезно – насчет того, чтобы уйти от мастера Такэды, Оно-сан?
– На мой взгляд, – сказал я, – мастер Такэда и не заслуживает верности людей, подобных нам с вами. Верность ведь еще заслужить нужно! Слишком многое в жизни делается из чувства верности. И слишком часто люди ей следуют слепо. Но я не имею ни малейшего желания подчинять свою жизнь подобным принципам.
Возможно, в тот день я использовал и несколько иные слова; ведь мне довелось впоследствии не раз пересказывать эту сцену, а при многократном повторении любой рассказ неизбежно начинает жить своей собственной жизнью. Впрочем, даже если в тот день я и не столь четко выразил перед Черепахой свою жизненную позицию, то все же можно допустить, что приведенный выше пассаж вполне отражает мое тогдашнее настроение и твердую решимость идти к намеченной цели.
Кстати сказать, чаще всего мне приходилось рассказывать о днях, проведенных на фирме Такэды, за нашим излюбленным столиком в «Миги-Хидари». Моим ученикам, похоже, страшно нравилась эта давнишняя история о моем расставании с мастером Такэдой – возможно, им просто хотелось узнать, как их учитель поступал, будучи в их возрасте. В общем, так или иначе, а тема моей службы на фирме часто всплывала во время наших посиделок в «Миги-Хидари».
– А ведь кое-какой полезный опыт я там действительно приобрел, – помнится, сказал я им как-то. – Именно Такэда научил меня некоторым весьма важным вещам.