состоялось совещание предпринимателей. Министр финансов составил доклад на имя императора, в котором утверждал, что требования рабочих незаконны и невыполнимы, а исполнение их нанесёт тяжёлый урон российской промышленности. Введение восьмичасового рабочего дня на Путиловском заводе, получившем ответственный заказ для Маньчжурской армии, писал министр, может привести к непоправимым последствиям и поражению в войне.
Рутенберг видел всю стихийность развертывавшихся событий, бессилие революционных партий и интеллигенции оказать какое бы то ни было влияние на них, и не мог понять позиции правительства, допускавшего все это на свою погибель.
На заводе Рутенберга уважали и приглашали во время стачки посещать заседания Нарвского отделения «Собрания». В тот вечер, после бесплодных усилий и хождений по власть имущим, Гапон произнёс свою пламенную речь. Под возгласы одобренья толпы он спустился со сцены в сопровождении ближайших товарищей. Группа рабочих-путиловцев подошла к Гапону. Семёнов, один из них, обратился к нему:
— Отец Георгий, познакомься с нашим другом.
— Пётр Моисеевич, — сказал Рутенберг и пожал ему руку.
Гапон с интересом оглядел молодого высокого господина с немного вьющимися тёмными волосами и глазами, поблёскивающими через толстые стёкла очков.
— Рабочие мои не очень любят интеллигентов, — произнёс священник. — Тем более удивительно, что они приняли тебя за своего.
— Для меня их нужды и чаяния понятны и очевидны, Георгий Аполлонович. Я ведь работаю с ними уже несколько лет.
— Хорошо, что ты сумел найти с ними общий язык.
— Ты, отец Георгий, сейчас верно сказал, что на рабочего не обращают внимания, не считают его за человека, он нигде не может добиться правды и его нещадно эксплуатируют. А после того, что ничего не удалось добиться ни у Смирнова и ни у министров, у него нет другого выбора, как идти к царю.
— Так ты поддерживаешь мой призыв? — спросил Гапон.
— Да. Но тогда необходимо составить обращение к царю.
— Сегодня я напишу петицию. Прощай, Пётр.
— Прощай, Георгий Аполлонович.
Стоявшие рядом с ними рабочие с интересом слушали разговор. Когда Гапон удалился, один из них сказал Рутенбергу:
— Отец Георгий тебя уважает, Пётр Моисеевич. Значит, мы в тебе не ошиблись, ты наш.
— Любой разумный человек сегодня понимает, что нужно добиться того, чтобы с вами считались, — ответил Пинхас.
От своих рабочих он узнал, что после выступления в Нарвском отделении Гапон, наконец, составил петицию, от написания и подачи которой прежде отказывался. В следующие три дня он зачитывал её и давал толкование во всех отделениях «Собрания». И собирал десятки тысяч подписей. Рутенберга рабочие пригласили на один из таких митингов. Он слушал речь священника и был захвачен её простотой и искренностью. Он понял, что в этом и состоял секрет его ораторского таланта — он говорил на понятном рабочим языке и выражал их чувства и желания. В конце речи, когда он предлагал им поклясться, что они выйдут в воскресенье на площадь и не отступятся от своих требований, люди плакали, топали ногами, стучали стульями, били о стены кулаками, и клялись явиться на площадь и умереть за правду и свободу. В «Собрании» царила атмосфера мистического, религиозного экстаза. Пинхас знал об уважении и авторитете среди рабочих завода. А сейчас понял, что может оказаться нужным им и поэтому должен идти вместе с ними к Зимнему дворцу.
В субботу Рутенберг слышал, что Гапона хотели арестовать, но это не удалось, так как он был окружён плотной толпой рабочих.
4
Гапона Рутенберг увидел только утром 9 января среди рабочих, бледного и растерянного.
— Отец Георгий, я пойду с Вами.
— На богоугодное дело идём, Пётр Моисеевич, — сказал Гапон. — Нас там будет более двухсот тысяч.
— Есть у Вас какой-нибудь план?
— Нет, милый. Но мы всё равно пойдём.
— Войскам раздали боевые патроны. Они отрезали окраины от центра города. Войска, отец Георгий, будут стрелять.
— Не думаю, — неуверенно ответил Гапон. — Я написал письма министру внутренних дел и царю с призывом избежать кровопролития.
— Вы получили от них ответ?
Священник беспомощно развёл руками. Пинхас вынул из кармана пальто лист с планом города, где он заранее сделал отметки, и передал его Гапону.
— Отец Георгий, я предлагаю для процессии такой путь.
Гапон посмотрел на план и согласно кивнул.
— Если войска будут стрелять, нужно забаррикадировать улицы и взять из ближайших магазинов оружие, — сказал Пинхас. — С ним будем обязательно прорываться к Зимнему дворцу.
— Дельное предложение. Я принимаю.
Священник даже несколько приободрился. Плохо скрываемый страх, сковавший его тело и терзавший душу, ушёл, сменившись покоем, который всегда настаёт, когда появляется человек со здравым смыслом и уверенностью в себе.
— Мы с тобой пойдём во главе пятидесятитысячного шествия, Пётр, — произнёс он. — Нужно взять из часовни хоругви, иконы и кресты.
Посланные рабочие принесли ещё царские портреты и епитрахиль, в которую тут же облачился Гапон. Во дворе Нарвского отделения «Собрания» было уже много народа. Прежде, чем двинуться в путь, надо было объяснить людям, на что идут.
— Скажи им, Пётр, — попросил священник.
Пинхас