– Нам надо поговорить. Сергей…
– Не нужно, мама, – голос Светы не дрожал, еще чего не хватало! – Не нужно, – повторила она. – Не хочу ничего ни слышать, ни знать.
Она с помощью кого-то из сослуживцев отца все-таки дотащила мужа до машины – после бурного всплеска эмоций он сразу сник и впал в апатию. Ох, а дома-то? Ладно, там охрана, помогут.
Когда они добрались до квартиры, Сергей уже вовсе ничего не соображал. Светлана уложила его в постель и начала не слишком умело ласкать – ну, давай же, ну, не может быть, чтоб он был настолько пьян! Ну наконец-то – безвольное тело начало подавать признаки жизни. По крайней мере, в нужном месте…
– Танюшка! Девочка моя! – невнятно промычал он.
Света от ненависти стиснула зубы. Ну уж нет, сестренка, ты его не получишь! Он обожает детей, достаточно поглядеть, как он с Янкой возится. Ну же!
Утром она демонстрировала безграничное терпение и нежную заботу: приносила томатный сок, разводила шипучий аспирин с витамином C, грела бульон – Сереж, обязательно нужно что-то съесть, так быстрее оправишься, и хорошо бы горячий душ, давай, я помогу.
Сам Сергей о вчерашнем «выступлении», казалось, ничего не помнил.
Через месяц Светлана точно знала – она беременна. Получилось. И еще два месяца не решалась никому ничего сообщить. Только вела себя гораздо мягче, чем всегда: в ушах так и звенело – «полярная акула, железная леди».
О своей беременности она сообщила домашним, когда пора уже было идти на УЗИ.
Врач долго водил аппаратом по Светиному животу: так повернет, эдак, еще поводит. Свете уже хотелось вскочить с кушетки – вот почему, несмотря на все «космические» технологии, медицинские кушетки всегда холодные? И уйти бы побыстрей, какая, в конце концов, разница – мальчик там или девочка?
– Ну что там, доктор?
Лицо у него было озабоченное:
– У вас мальчик. Но…
– Ну что еще за «но»? – Света начинала злиться. Она вообще теперь часто злилась, кажется, именно потому, что вести себя стала мягче: снаружи – медовая улыбка, а внутри все кипит. Но этому… специалисту она улыбаться не обязана!
– Наблюдается сильное утолщение воротниковой зоны, – врач вздохнул.
– Это что значит? – голос ее звенел от раздражения.
– Это значит, что высока вероятность, что у ребенка синдром Дауна. Нет, не обязательно, только вероятность, но… Вам бы поподробнее обследоваться, амниоцентез сделать.
– Что? Объясните по-русски!
– Амниоцентез – анализ околоплодных вод.
– Поня-а-атно. Пункция, значит. А потом – внутриматочная инфекция или выкидыш!
Врач поморщился:
– Ну, вероятность осложнений есть, конечно, но небольшая – около одного процента. А вероятность синдрома Дауна достаточно высокая…
– Но ведь такие дети бывают у позднородящих. Мне же не сорок лет!
Он покачал головой:
– Дети с синдромом Дауна бывают у матерей любого возраста, даже у восемнадцатилетних, просто после сорока такая вероятность увеличивается.
– Идите вы… с вашей вероятностью! Заладили, как попугай! У меня подруга из Минфина, она мне рассказывала: тоже сказали, что синдром Дауна, давайте плодные воды исследовать и вообще беременность лучше прервать, она отказалась, конечно. Преотлично родила, ребенку два года, абсолютно здоров, никаких Даунов! Пойдем, Сережа! – она выскочила из кабинета, хлопнув дверью.
Сергей стоял красный как рак. Ему было и ужасно жаль Свету, и стыдно за нее.
– Вы извините нас, пожалуйста. Она очень много работает, устает, а тут еще беременность.
Врач печально улыбнулся:
– Да что вы! Мы тут к этому привыкли, ничего страшного, во время беременности психика у всех женщин нестабильна, взрываются от пустяков. А тут такое известие – конечно, она не хочет верить и злится. Но вы бы подействовали на нее как-то! Ребенок с синдромом Дауна – это ведь не только замедленное развитие, это бы еще полбеды, есть хорошие методики адаптации – ну, заниматься с ним специально нужно, но, в общем, при соответствующих усилиях подтянуть их к нормальному уровню удается. Беда в другом. Это изначально очень больные дети. Снижен иммунитет, пневмонии по два-три раза в год, про грипп и обычные детские болезни я уж и не говорю. И все болезни протекают гораздо тяжелее, чем у здоровых детей. По кардиологии у них тоже очень плохой прогноз, почти у половины – врожденный порок сердца. Разной степени тяжести, конечно, но – вы понимаете, что это такое?
– Понимаю, – кивнул Сергей. – Я постараюсь.
5. До последнего
Мальчика назвали Георгием – в честь Георгия Победоносца. Свете хотелось надеяться, что сильный «покровитель» поможет ребенку. А иногда, когда надежда сходила почти на нет, наоборот, думалось, что для насквозь больного малыша такое имя – просто издевательство.
Первую операцию ему сделали еще в роддоме – по жизненным показаниям, ВПС оказался одним из самых тяжелых. И следующие два года были насквозь пропитаны страхом: вдруг простудится, не тяжело ли дышит, не подворачивает ли ручку или ножку. Света боролась за сына буквально с остервенением: лучшие больницы, лучшие врачи, массаж, физиотерапия, лечебная гимнастика – и так далее, и тому подобное.
Она как будто убедила себя: пока жив сын, Сергей останется в семье. И продолжала убеждать. До последнего.
Яна
1. Крокодил
Отец, стиснув зубы и нахмурившись так, что брови сошлись в одну линию, швырял вещи в темное нутро большой угловатой сумки. Яночка видела такие в аэропорту, когда они с бабушкой Женей провожали маму в очередную командировку. Сумки были разноцветные, но все равно какие-то одинаковые. Они лежали грудами на скользком «мраморном» полу, а возле толпились крикливые люди с озабоченными лицами. Бабушка смешно называла их «челноки». Это было давно, Яночка тогда даже в школу еще не ходила. С провожаниями мать покончила быстро, сказав сурово, что это все дурацкие сантименты, и вообще – нечего таскать ребенка по вокзалам, где сплошная инфекция.
Папина сумка была такая же большая и квадратная, как у «челноков», но черная, из дорогой «крокодиловой» кожи, вся в блестящих пряжках и замочках. Отец ездил с этой сумкой в отпуск. Долго стоял перед гардеробом, отбирая, что взять, бережно складывал в таинственное, вкусно пахнущее сумкино брюхо.
Сейчас вывороченные из гардеробного нутра тряпочные груды мрачно громоздились на ковре. Пряжки и молнии на сумке блестели, как настоящие крокодильи зубы. Отец выдергивал из куч то майку, то джинсы, безжалостно комкал и зло швырял в хищно разинутую сумкину пасть. Точно это и в самом деле был крокодил, и нет ничего важнее, чем забить его прожорливую глотку. Замшевый пиджак лезть в крокодилью пасть никак не хотел, упирался. Отец на мгновение замер, слепо уставясь на металлический блеск за кофейно-седым воротником, выругался, выдернул из пиджака вешалку и, точно обжегшись, отшвырнул.