— Посиди минутку, это с работы, я сейчас!
— Вы должны почаще к нам приходить, — сказала Татьяна. И Надя отметила, какое поразительно красивое у нее лицо. «Словно из белого мрамора».
— Что вы еще поете? Я бы хотела к следующему вашему приходу просмотреть эти вещи, чтоб не подводить вас, как сейчас! — сказала она, и лицо ее залилось румянцем.
— Что вы! — поскорее успокоила ее Надя. — Моя концертмейстер, она профессиональный аккомпаниатор, и то часто путается! Особенно Рахманинова.
Серафима Евгеньевна простонала что-то о лекарствах и вышла.
Надя подошла к окну и увидала у своих ног Москву, освещенную бесчисленными огнями. Живую Москву, кишащую, снующую, бегущую.
— А ведь по-своему тоже красиво! Большое живое существо — город, — задумчиво сказала она.
— Вы нам расскажете, где вы поете? — спросила Татьяна.
— Обязательно! В следующий раз! — улыбнулась ей Надя. — Мне домой пора, — сказала она, увидев, что вернулся Володя. — Проводи меня.
— Как? А чай?
— Спасибо! Извинись за меня перед мамой! — и решительно направилась к двери.
Треф лежал, вытянув лапы, поперек коридора.
— Пусти нас! — попросила Надя. Но он и головы не поднял.
Пришлось шагать через лежащую тушу с риском наступить на хвост.
Днем, на солнце, слегка подтаивало, но к вечеру поднялся пронзительно студеный ветер, и асфальт покрылся блестящей коркой льда. В настуженной машине было холодно, и Надя поджала под себя ноги, уткнула нос в воротник и стала похожа на взъерошенную птицу. Отъехав немного от дома, Володя спросил:
— Ты обиделась на моих?
— Нисколько! Их тоже можно понять! Водить в гости девушку со стройки вместо нареченной Маши! Кто не возмутится?
— Ну, по поводу Маши вопрос закрыт, а ты не та…
— Я та! — поспешно перебила его Надя. — Я именно та, и приводить меня в твой дом нужно было бы лет через пять.
— Все будет так, как ты себе замыслила. Ты станешь знаменитой и на таких, как я, низкооплачиваемых трудящихся, будешь смотреть с высоты своего величия. Я это хорошо понял, когда ты пела.
— А что ты еще понял? — спросила она, внезапно повеселев от его слов. То же самое сказал ей однажды Клондайк!
— А еще… — Тут он резко затормозил у светофора, машину понесло юзом и развернуло вбок, по счастью, никого не задев. Надя чуть не ткнулась носом в стекло. Но разговор так сильно занимал ее, что она даже не обратила внимания.
— Гололед! — предупредил он. — Держись!
— Ну, так что еще? — нетерпеливо повторила она, едва Володя выправил машину.
— А еще то, что в твоей жизни я не присутствую. Мне там места нет. Там другой.
— Интересно! — оживилась Надя. — А в качестве кого ты думал присутствовать в моей жизни? Любовника? Возлюбленного?
— Если я что и предполагал, то теперь уверен, он у тебя есть! И это о нем ты так пламенно пела!
— Верно, о нем! — мрачно сказала она. — Пожизненно обречена, как у Апухтина: «до самой могилы помыслы, чувства, и песни, и силы — все о тебе, все, все, все, все — для тебя!»
— И вечерами так поздно возвращаешься от него! — с досадой неожиданно возвысил голос Володя.
— Ах, если бы, если бы! — грустно вздохнув, сказала Надя. — Неужели ты думаешь, я сидела бы здесь, рядом с тобой? Никогда!
— Ну а где же ты бываешь? — снизив голос, но все так же настойчиво допытывался он.
— Послушай! — начиная раздражаться, сказала нетерпеливо Надя. — Я же не спрашиваю, где ты проводишь свои вечера.
— Тебя это не интересует, вот и не спрашиваешь!
— Так же, как и тебя!
— Я могу сказать, секрета нет. Книги приходится читать, не такие занимательные, как «Дети капитана Гранта» или «Маугли», но тоже нужные. Когда есть время, иногда с отцом в шахматы режусь или с приятелем на корт бегаю в теннис играть. А ты?
— Я тоже заниматься хожу, повышаю квалификацию!
— Ты поешь? Конечно, ты поешь! Я же видел у тебя ноты и не догадался! Вот дурак я, непревзойденный! — сказал Володя, хлопнув себя по лбу, и тотчас затормозил, едва не проехав Надин подъезд.
— Унижение паче гордости! — сказала она, вспомнив свой визит к Клондайку.
— Впрочем, я всегда чувствовал в тебе двойное дно, с первого взгляда. «Таинственная незнакомка», понять не мог.
Лампочка над подъездом не горела, кто-то ухитрился вывернуть вместе с плафоном.
— Вот обормоты! — ругнулась Надя.
— Ты спешишь? Устала? — спросил Володя, задерживая ее холодную руку в своей.
— Вставать рано, на работу завтра!
— Ну и что же! Успеешь, выспишься. — Он зажег в машине свет и посмотрел на часы. — Вот видишь, время детское, восьми нет.
— Поедем, только ненадолго, — согласилась она.
— А, может, на дачу махнем? Чай погоняем, как?
— Нет, нет, ни в коем случае! Как можно? Без хозяйки, теперь, когда мы знакомы? — Но это была лишь отговорка и не очень убедительная. Перспектива остаться наедине с ним за городом на даче совсем не прельщала ее. За себя она не боялась, но зачем лезть на рожон, рискуя потерять хорошего друга- И еще. Она чувствовала, что он занимает слишком много места в ее мыслях, волнует воображение своей отдаленной схожестью с Клондайком, а этого надо избегать. Она не торопила события, впереди другие задумки. Правда, очень скоро ей пришлось убедиться, что схожесть эта была только внешней.
— Прокатимся по Можайке? Я включу радио, послушаем последние известия, если ты, конечно, не будешь плакать!
— Попробую! — невольно усмехнувшись, сказала Надя.
Памятный по военному времени, редкий по красоте голос Левитана оповещал страну, что товарищи Ворошилов, Маленков, Булганин, Хрущев, и еще какие-то товарищи, с неизвестными ей именами предпринимали титанические усилия, трудились в поте лица своего на благо отечества.
— Одна моя знакомая называла таких товарищей «Общество друзей взаимного восхищения, восхваления и превозношения!» — вспомнив Маевскую, сказала Надя. — Как трогательно! Поневоле заплачешь, так стараются, а благодарности никакой! Но реплика ее осталась без ответа. Володя молча пропустил мимо ушей.
«Научился помалкивать! Приспособился! — с неприязнью подумала о нем Надя. — Впрочем, он и сам из этого общества!»
За городом дорога была совсем как каток. Володя медленно развернул машину и встал к обочине. Потом выключил радио и заглушил мотор.
— Теперь ты мне скажи, почему ты такая злая? Кто тебя обидел?
— Злая? А ты добренький? Знаешь, как твоя доброта называется? Беспринципность!
— Зачем ты так? Я же чувствую, что кто-то тебя сильно обидел.
— Это сделать нелегко! — недобро усмехнулась Надя.