— А вы мне как посоветуете?
— Но ты же все равно по-своему поступишь?
— Нет! — горячо воскликнула Надя. — Слово даю, как скажете, так и сделаю!
Суровое и замкнутое лицо Елизаветы Алексеевны озарилось доброй, милой улыбкой:
— Мой совет, иди учись в консерваторию. У тебя еще вся жизнь впереди. А я позабочусь, чтоб ты попала к хорошему педагогу.
Не чуя ног от радости, отправилась Надя в свой любимый нотный магазин на улицу Герцена. Продавщица, на этот раз не прежняя, пожилая, а молоденькая девушка, услужливо достала ей с полки целую кипу нот. Арии из опер, романсы русских и зарубежных композиторов, недозволенная ей цыганщина. Баркаролу отыскала тут же, и одну арию Керубино, другой не было. Она уплатила в кассу, взяла свернутые в трубочку ноты и направилась к двери. Тяжелая дверь с толстым стеклом отворилась — и навстречу ей вошла Татьяна в сопровождении Серафимы Евгеньевны. Нельзя было не поздороваться, столкнувшись с ними нос к носу. Да и настроение было радужное.
— Здравствуйте! — приветливо улыбаясь, поздоровалась с ними Надя.
Прелестное лицо Татьяны в белой пуховой шапочке просияло:
— Надя? Здравствуйте!
— Здравствуйте, Надя! — просто, без обычного кудахтанья, ответила Володина мать.
— Куда же вы пропали? Сверкнули, как комета, и исчезли? — дружелюбно спросила ее Татьяна.
— Я была в отпуске!
— А Володя сказал мне, что потерял вас!
— Да, он меня потерял! — не глядя ей в глаза, ответила Надя. Умная и чуткая Татьяна сразу поняла ее.
— Что вы купили? — поинтересовалась она. Надя развернула покупку.
— Ах, прелесть! Баркарола, это прелесть! Будете петь?
— Да!
— Где?
— Готовлюсь в консерваторию.
Серафима Евгеньевна сделала удивленное лицо:
— Я была уверена, что вы ее уже закончили!
— Нет еще, все впереди! — сказала с улыбкой Надя.
— Передать привет Володе от вас? — спросила Татьяна.
— Спасибо, не нужно! — смущенно ответила Надя и поспешила распрощаться.
У тротуара стояла большая черная машина. Надя с неприязнью отвернулась и пошла вниз по улице Герцена. Встреча с Володиной семьей неожиданно взволновала ее. Она уже успокоилась и, пересмотрев все события того вечера, равно осудила и его и себя, хотя никогда не призналась бы, даже себе, что где-то в тайниках своей души скучала о нем и о том, что он вносил в ее жизнь: театр, музыку, оживление…
Торопливо прибавив шаг, она спешила в магазин. В ее квартире все запасы оказались уничтожены, а в кухне у плиты, выразительно стояла армия пустых бутылок. «Все сметено могучим ураганом!» — пропела она и в тот же вечер вернулась домой, как настоящая советская женщина: волоча полную «авоську».
Из Калуги Надя привезла с собой большую связку книг. Алешкины и кое-что подаренное тетей Варей: подшивка журнала «Нива» за 1914 год и приложение к нему с описанием убийства какого-то Столыпина каким-то Мордухаем Богровым, царская семья в сборе и по отдельности, царевны с простенькими, милыми лицами в одежде сестер милосердия, светлоглазый мальчуган, красавица царица, высокая, с тонкой талией, в огромной шляпе, и сам царь, каким его видела Надя на портрете у Дины Васильевны. «Очень несчастливый», — сказала она тогда Наде. Теперь, зная их злополучную участь, Надя не могла равнодушно, без гнева и возмущения читать и думать о них.
— Береги! Не потеряй! Редкая подшивка, больше такой не будет, — предупредила ее тетя Варя.
Вечером, когда окно комнаты осветилось фарами машины, она догадалась: Татьяна или Серафима Евгеньевна сказали, что видели ее. — «Нечего здесь делать, опять начнется все сначала», — решила Надя, набросила пальто и вышла на улицу. Очевидно, ему было известно, что она была в отпуске, потому что он даже не спросил ее ни о чем.
— Наглец! — прошептала она, когда Володя весело и как ни в чем не бывало спросил:
— Здравствуй! Зачем же ты убежала от меня?
— Зачем ты пришел? — Надя смотрела мимо него, через дорогу, где в доме напротив зажигались и гасли в окнах огни, и молча решала вопрос, что ей делать. Повернуться ли и уйти, навсегда захлопнув перед ним дверь, или дать ему возможность объяснить свой дикий поступок, извиниться.
— Ты не пригласишь меня к себе? Нет?
— Нет, самоуверенный наглец! — угрюмо процедила она.
— Я так и думал! Сердишься? Шипишь?
— Нет, безразлично!
— А вот в это я не верю! Этого быть не может! Одевайся, поедем куда-нибудь. Надо же нам выяснить отношения.
— Не надо, и так все ясно.
— Не упрямься! Поедем в наш любимый «Гранд Отель», ты потанцуешь со знаменитостью, а я полюбуюсь на тебя из уголка.
— Оставь меня в покое! — хмуро повторила Надя и, чувствуя, что ноги ее окончательно застыли, повернулась и пошла в подъезд.
— Нет, постой, так нельзя! — Володя обнял ее за плечи — Это не по-людски. Даже самым большим преступникам дают последнее слово!
Надя очень легко могла скинуть его руки со своих плеч, но почему-то не стала этого делать, а сказала сердито:
— Пусти, я замерзла! — и тут же вспомнила: у нее на плите стоит чайник, который она поставила, как только пришла. Пришлось бежать на кухню, где уже почернел без единой капли воды новый алюминиевый чайник. Но выдержал, не распаялся и, шипящий, парующий, был вновь налит водой и поставлен на газ.
«Положение трагикомическое», — подумала Надя, увидев, что он успел раздеться и уже смотрит приложение к «Ниве».
— Это ты так шипела и выпускала пар?
— Никто тебя не приглашал!
— И правильно, и не надо! Я бы тоже так на твоем месте!
— Тебе не совестно? Не стыдно смотреть мне в глаза?
— Стыдно! — Он пригнулся к столу и закрыл глаза ладонями. — Я и не смотрю! Когда вспоминаю, как летел кувырком вместе со стульями в обнимку и шишку на затылке набил, до сих пор бледнею от стыда!
— Пошло и цинично! — заметила Надя, едва сдерживая смех.
— Но чайком-то угостишь? — спросил Володя, заглядывая ей в глаза.
Надя вышла на кухню и прислонилась головой к дверному косяку: «Господи! Вразуми меня, что мне делать? Прогнать или помириться с ним?»
В кухонном шкафу она обнаружила чудом уцелевшие полпачки чая и, заварив по обыкновению очень крепко, разлила по чашкам, нарезала большими кусками сыр и колбасу и устроилась пить чай, не обращая на него внимания. Володя тоже нашел что-то интересное для себя в «Ниве» и читал молча.
«Он, пожалуй, так всю ночь просидит!»
— Зачем ты пришел? — не выдержав, спросила Надя. — Дома читать нечего?
Он отложил в сторону журнал и долго, с любопытством, смотрел на нее.