— Сюда ты тоже ходить не будешь! — быстро перебила его Надя.
— Это почему?
— Я так решила…
— Она так решила! Пуп земли, ось вселенной. Не много ли спеси для одной?
Бес тут как тут: «Ишь, как заговорил! Хозяин нашелся!»
— Я тебе не навязываюсь, к тебе в гости по вечерам с бутылкой не являюсь, и пьяная тоже! Уж какая есть, прошу не обессудьте. Не спесивых найдете на улице Грановского! — гневно осадила его Надя, гордо задрав свой короткий прямой нос.
Володя подошел к ней совсем близко и, заглянув ей прямо в глаза, с удивлением, весело спросил:
— Послушай, милая Надя! Уж не ревнуешь ли ты меня? А?
Надя покраснела так, что лицу и даже ушам ее стало жарко.
— Ревную? Ревнуют, когда любят, а я тебя не люблю! — насмешливо сказала она и с вызовом посмотрела на него, потом схватила чайник и кинулась на кухню, чтоб хоть как-то скрыть
свое смущенье.
— Добавь, пока еще не любишь! — крикнул ей вслед Володя, — но я подожду, я упорный!
Когда она вернулась в комнату, он мирно сидел за столом и листал ее «Ниву», затем поднял голову и сказал, глядя на нее, просто, без тени обиды или досады:
— Ты здорово обожглась на ком-то!
— С чего ты взял? И почему я? А может, на мне кто-то?
— Нет, ты обожглась! — уверенно сказал он, продолжая смотреть на нее задумчиво и как бы сочувствуя.
— Ну чего ты смотришь? — совсем смутилась она под его пристальным, изучающим взглядом.
— Смотрю, какая ты непостижимая, сложная, непростая. Не знаешь, как к тебе и подойти. Все с ног на голову поставлено, все непросто.
Надя разлила чай, но он пить не стал, даже к чашке не притронулся, а продолжал смотреть на нее.
— Это ты правильно заметил, — сказала Надя. — Что верно, то верно, непростая я, и скажу тебе по секрету, — улыбнулась ему она, — что не люблю простых людей. Я им не верю! Хитрюги, работают под простачков. Не могут у нас быть простые люди, все мы кручено-верченные-перекрученные. Да и кого ты называешь «простыми» людьми?
— Доступные к пониманию. Искренние, открытые, откровенные, наконец…
— Девушки открытые, простые, доступные носят определенное название. А открытые, искренние мужчины давно с Лубянки на Магадан поехали! — выпалила и опомнилась: «Куда меня несет неведомая сила!»
— Ну, это когда-то было! — примирительно сказал Володя. — С этим покончено!
— Да? Ты так думаешь! Так уверен?
— А ты разве не так?
— А я не так! Я думаю, свято место пусто не бывает, во всяком случае в нашем социалистическом раю.
Володя покачал головой и с насмешкой сказал:
— В этом направлении я с девушками разговоров не веду.
— Ас мужчинами? С друзьями, например?
— Ас ними тем более. Я берегу друзей!
— Смотри, какой ты непростой! Непостижимый! А с собой ты говоришь иногда, по ночам? Чтоб никто твоих мыслей не подслушал?
— По ночам я сплю здоровым детским сном праведника. И без храпа! Заметь себе! А тебя грехи мучают по ночам? — едва сдерживаясь от смеха, спросил он. И, видимо, желая изменить тему разговоров, быстро предложил: — Может, прокатимся?
Бес запрыгал: «Зазывает»! — И Надю понесло…
— Куда? К тебе на дачу? Пока папочки с мамочкой там нет? Хорошо устроился! Только со мной ты зря бензин тратишь на поездки, да и время тоже.
Володя оживился и залпом выпил свой остывший чай.
— Мне для тебя ничего не жалко, тем более бензин. Я бы тебя с удовольствием к себе пригласил, да ведь ты такая спесивая! На смех поднимешь, в дураках оставишь!
— А вдруг не откажусь, как тогда будешь вертеться? Вместо Маши с Грановского, девушку со стройки привел в дом!
— Все мы строители коммунизма! — с легкой иронией сказал Володя и все же ухитрился взять ее за руку.
— Очень ты далеко ушел от меня в коммунизм, не догнать мне тебя! — с притворным сожалением сказала Надя, тяжело вздыхая.
— Ух, и злюка же ты! Каверзная, сколько яду! Ну, прямо кобра Нагайна в юбке! — с нескрываемым восхищением сказал Володя. — А ведь любопытно приручить кобру, а?
— Попробуй, испытай счастье! — И попыталась выдернуть у него свою руку, но он держал крепко.
— Так вот! Приглашаю тебя к себе в гости, скажем, в воскресенье, идет? Или прислать в письменном виде?
Надя разом остыла и неуверенно произнесла:
— Не знаю, обещать не могу.
— Вот! Я так и знал! Уж очень мы заносчивые, гордые непомерно. Нас уговаривать надо, просить…
— Обязательно! Без этого мы не можем, непростые мы! Она задорно улыбнулась ему и освободила свою руку, но улыбка быстро сбежала с ее лица.
— Зачем это тебе надо, Володя, а? — вполголоса спросила она вдруг.
— Ничего ты не поняла! — с неожиданной проникновенностью сказал он. — Или не хочешь ничего понимать!
— Я шарады разгадывать не умею, образования не хватает! — Надя окончательно пришла в хорошее настроение и на его вопрос:
— Ну, так как?
Ответила, сверкая глазами и зубами:
— Приглашение принято!
— Прекрасно! А то дома меня отец терроризирует: «С кем, — говорит, — ты на оперы ходишь, бедный человек, маешься, дремлешь ведь!». — Билеты эти мне он у себя достает.
Надя никогда не была на балете, ей казалось, что она несравненно больше любит оперу. Но, когда прекрасная музыка, много раз слышанная по радио, здесь, на сцене Большого театра, превратилась в волшебную сказку, сердце ее сладко защемило, а душа запела вместе со скрипками и арфой. Уже с конца третьего акта она потихоньку достала из сумки свой единственный платок и стала прикладывать к мокнущим глазам, радуясь, что не успела накрасить ресницы.
— Кобра расчувствовалась и прослезилась, — тихонько шепнул ей на ухо Володя.
Из театра она вышла подавленная и сраженная красотой чудесной музыки и постановки. В машине слезы лились у нее ручьем и перестали, только когда Володя остановил машину у ее подъезда и нашел на своем плече ее вздрагивающие губы своими теплыми губами.
— Ну, хватит! — сказала она, слегка отстранив его. — Сказка кончилась, переходим к прозе жизни.
— Может, чайком угостишь? — неуверенно попросил он.
— Нет, на ночь чай пить вредно.
— Я все хотел спросить, что у тебя за духи такие?
— Какие?
— Не знаю даже. Дурманящие, волнующие…
— Это мой запах, запах кобры! — засмеялась Надя и поскорее захлопнула перед ним дверь.
В воскресенье, к вечеру, за ней заехал Володя. Он был, как и всегда, весел и добро насмешлив. Но Надя шестым чувством ощутила: «Он слегка взволнован предстоящим представлением». Как он объяснил ей свое желание представить родным, познакомить с «домом». Если б она имела серьезные виды на него, то, быть может, тоже волновалась, но никаких надежд на совместную жизнь с ним она не питала. Он был очень мил, развлекая ее, доставлял радость, но и только. «Всяк сверчок знай свой шесток», а ее шесток были занятия с Елизаветой Алексеевной, и от их успехов зависела вся ее дальнейшая судьба. Еще не зажила ее раненая душа, она не готова была на новую любовь, даже на простой ответ. Он верно заметил: она обожглась, и это было так больно, что пройти еще раз, повторить все сначала у нее не было ни сил, ни желанья.