— Сейчас речь не обо мне, девочка… но да, ты права, — не стал спорить офицер. Уже сам факт этого разговора был важен, он давал столь необходимую ниточку к полному контакту. Если тот вообще возможен.
— Каждый видит будущее Штарнии и Республики в меру своих интеллектуальных и душевных качеств. Вы приняли его таким, каким показала официальная пропаганда, я же…
— Республика — мудрая госпожа, — усмехнулся офицер. — Дело не в пропаганде. Дело в самой её сути, которую мне со стороны видней, чем её чадам, выросшим балованными. Степень используемого для организации жизни здесь интеллекта на много порядков превосходит всё то, что мы имели в прошлой истории.
— Полагаете, она не может ошибаться?..
— Может. Но если даже не пытаться её понять, чем ты лучше неё? Республика хотя бы пытается понять и сделать так, чтобы вписать тебя в свою жизнь. Вписать такой, какая ты есть. Ты же просто вычёркиваешь её из жизни. Вернее, вычёркиваешь себя из её жизни, потому что Республика продолжит стоять, как стояла до того в столетиях.
В словах командора был смысл. Это ещё более усугубило душевное состояние разведчицы. Ну не скажешь же ему, что они делают одно общее дело? Что она сама разделяет его убеждённость? Иначе бы её здесь вообще не было!
— Возможно. Не буду спорить. Но Республика так же, как и любое другое человеческое образование, не приемлет предательства. Вы же меня подталкиваете именно к нему, к предательству.
— Вижу, не понимаешь, — тяжело вздохнул собеседник. — Я лишь хочу дать тебе возможность сознательного выбора. Ты всё равно скажешь всё, что знаешь, по-другому тут не бывает. Но говорить будет скулящий от боли сгусток плоти. Я же всего лишь даю тебе возможность остаться человеком. Выбор прост: или полное лишение человеческого достоинства, или его сохранение.
— Командор, вы же всё равно не поверите, даже если я и назову что-то, какую-то частность, — собрав силы, иронично изогнула бровь Стефи. — Пытки не избежать.
— Ошибаетесь, юная леди. Если вы будете сотрудничать, и ценность предоставленной вами информации будет значительной, пыток не будет. Даже если какие-то тайны вы и сохраните при себе. А там, глядишь, раскаетесь, и за одной исповедью последует другая. Мы заинтересованы в контроле над Организацией. Это позволит сохранить жизни ваших же сограждан. Эта цель первична, мелкие шероховатости — вторичны. Понимаете меня?
— Нет, командор. Придётся вам сегодня мучиться кошмарами. И поверьте: мне очень жаль, что так получилось. Я не специально, — обворожительно, насколько это вообще было возможно в её состоянии, проворковала разведчица.
Офицер откинулся на спинку кресла и разразился каркающим смехом.
— А вы ничего, хорошо держитесь. Даже шутите. Многие на этом моменте уже бы выплюнули свой обед, а чтобы добиться от них связного суждения, их бы пришлось специально подталкивать. Что ж, это ваш выбор. Заметьте: я дал вам его. Несмотря на иную установку сверху.
— Спасибо, командор. Я оценила.
— Мастер! — крикнул офицер, и в помещении сразу же возник палач. — Можете начинать.
— Что, не удалось успокоить совесть? — криво улыбнулся похожий на глиста военный специалист.
— Знаешь, парень, на твоём месте я бы не скалился. Сдаётся мне, сегодня пострадает не только моя совесть. Эта пигалица… не знаю уж как, но наплевала на всю твою химию и даже сохранила возможность шутить. Первый раз такое вижу!
Мужчины уложили женщину на кушетку. Стефи приготовилась. Максимально расслабившись, отрешившись от реальности, она не ощущала, как на теле устанавливают контактные площадки. Не слышала, что у неё спрашивают, не ощущала попыток растормошить. Мимо ушей пропустила матюки пыточных дел мастера, отлично ощутившего её настрой и её тактику на предстоящий допрос. Не удивительно, ведь до того он пытался пробить её гипнозом — с тем же результатом. Разведчицу волновало лишь то, что на этот раз всё слишком далеко зашло. И всё же даже в такой безвыходной ситуации её тренированный разум нашёл позитив: пленители явно спешат, раз отошли от установленных процедур, что обнадёживало. Возможно, ей недолго ещё осталось мучиться, и вскоре её вытащат. Не хотелось думать об обратном…
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Когда всё случилось, женщина пропустила. Поняла лишь, что её куда-то тащат двое бойцов. Руки военных оказались облачены в хорошо знакомую ей форму охранителей. Опять прервали допрос, да ещё и столь грубо? С чего бы? Впереди маячила спина знакомого офицера, который, в отличие от командора Зейда, сентиментальностью не страдал. Этот точно спит как убитый, невзирая на обилие нелицеприятных поступков, шлейфом висящих на его ауре… А потом было заднее сиденье какого-то аппарата, странные блики на грани восприятия и… в ухо знакомо втекла капля коммуникатора. «Ну привет, подруга!» — раздался до боли знакомый голос её оператора, и обилие чувств всё же перегрузило струной натянутое восприятие. Разведчицу наконец приняло спасительное забытьё.
Коридоры, коридоры, коридоры… Серый казённый металл… Что здание дежурной группы, что соседнее с ним вспомогательное строение, где в том числе содержали временных задержанных — везде доминировало неуютное стального цвета месиво перегородок. Странно, почему на кораблях и базах республиканок всё пронизано релаксационным многообразием голограмм и натуральных материалов, а здесь, у недавних внешников, всё по старинке? Неужели местным не хочется создать в Казармах атмосферу для людей, а не для придатков обслуживаемых ими механизмов?
За такими мыслями я незаметно дошагал до допросного изолятора. Уже подходя к месту операции, услышал шелест уходящих в стену створок и дробный перестук шагов. Уверенные, сильные, пружинистые — они заставили меня подобраться. За очередным поворотом мы столкнулись с седым ветераном в таком же, как у меня, кителе. Даже узоры отличительных знаков совпадали. По интерактивной картотеке личных дел, изученной перед миссией, я безошибочно опознал в мужчине командора Зейда. Из подробного же инструктажа фиалки я знал, что у офицеров здесь не принято отдавать друг другу воинские приветствия, только в сугубо официальной обстановке. Поэтому мы лишь обменялись приветственными кивками.
Миновав командора, я приказал бойцам встать по сторонам двери в изолятор. Дежурный остановился, с интересом наблюдая за нашими манипуляциями. Когда же я повернулся к нему, не удержался от вопроса.
— Командор, что происходит? Вы сдали мне пост чуть больше часа назад, а теперь вновь командуете? Может, ну его, это дежурство? Пойду на боковую, а вы так и останетесь здесь лямку тянуть?
Говорил Зейд внешне небрежно, насмешливо, но выражение его глаз резко контрастировало с тоном. Шутками тут и не пахло. Он нутром чуял какие-то проблемы. Действительно, не просто объяснить, зачем офицер, после суточного дежурства, вновь возвращается в Казармы. Не спится ему, что ли?
— Командор, на пару слов, — подойдя к своему сменщику, я кивнул головой в сторону ближайшего поворота за угол.
Спорить ветеран не стал. От меня он подвоха не ждал — только не в самом сердце вотчины охранителей, среди своих. Поэтому мы удалились от импровизированного поста, чтобы скрыться в недрах первого попавшегося пустого помещения и поговорить здесь по душам.
— Зейд, мои агенты донесли. Сегодня может быть попытка освобождения задержанной.
— Вот как? Тебе-то что с того? Это моя смена. Или хочешь получить лавры командира, отразившего нападение террористов на Казарменный комплекс? — глаза офицера опасно сощурились. Но его подозрительность была мне даже на руку. Главное, чтобы паранойя охранителя развивалась в правильном направлении.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Хочешь начистоту? Хорошо! — осклабился я, имитируя манеру Марча. — Я не знаю, кому они ещё донесли — это раз. А два — я тоже участвовал в решении отказать Высшей в передаче задержанной в её ведомство. Мы вместе с тобой замазаны. Но если хочешь огребать один, ежели что, ты безусловно прав: дежурство-то твоё. Я уже рассказал Натану под запись о своём беспокойстве. Людей расставил. Тебя предупредил. Могу с лёгким сердцем идти спать.