Читать интересную книгу Забайкальцы (роман в трех книгах) - Василий Балябин

Где-то неподалеку, за речкой, раздался легкий треск сухой ветки. Егор, вскинув винтовку, насторожился, но прошла минута, вторая — ни звука, ни шороха, тихо.

— Так что-то, — вздохнул с облегчением Егор, — ушкан[81], поди, петляет, либо лисица нюхтит.

Он успокоился, а в мыслях снова дом, Настя. Бедная Настя опять мучается, ворожит по нем, живой ли, а он сидит с друзьями в этой глухомани — сыт, одет и обут и грамоте даже учится. Вместе с Егором учатся Тихон и Андрей Корнеев, учителем у них Богомягков. Егор уже бойко пишет, газеты читает, да и в политических вопросах разбирается неплохо — спасибо Георгию Петровичу. Хороший человек, уж так-то все толково объясняет, малому ребенку и то будет понятно, что к чему.

Совсем рассвело, над зимовьем стоял сизый, волнистый столб дыма, когда Егор возвращался с ночного дежурства. Прежде чем войти в зимовье, Егор, помня строгий наказ Семена, снял с себя доху, повесил ее на колышек, что вбит в стену с наружной стороны.

«Нельзя заносить козью доху в тепло, шерсть с нее скоро облезет, — объяснял Семен. — Если с бережью носить, оставлять зимой на дворе, ее на много лет хватит». Чудак Семен, как будто собирается жить здесь многие годы.

После завтрака Егор завалился спать в углу на мягкой постели из высохшей на корне осоки.

А в это время в зимовье началось совещание, какие частенько возникали здесь обычно по вечерам. На этих совещаниях не избиралось президиума, не писалось протоколов, но обсуждения были активные. По сути дела, это были партийные собрания, потому что в числе одиннадцати зимовщиков — восемь большевиков.

Укрывшись полушубком, Егор уже начал засыпать, но тут заговорил Лазо, и сон с Егора как рукой сняло. Егор знал, что Лазо наладил связь с большевиками Амурской железной дороги. Оттуда регулярно, в определенное время, приезжал их связной к Шкарубе, где его поджидал уже посланец Лазо, пришедший будто бы проведать своих лошадей. Однажды таким посланцем был и Егор вдвоем с Семеном. Они получили тогда от связного и доставили Лазо три письма под сургучными печатями, газеты и какой-то сверток бумажный.

Вот и сегодня, получив почту, Лазо долго занимался с нею, советовался с Фролом и Богомягковым, что-то записывал у себя в блокноте, а теперь рассказывал зимовщикам о том, что советская власть пала и в Якутии, члены Центросибири во главе с Яковлевым расстреляны белыми властями, что аресты и расстрелы начались в Забайкалье и по всему Дальнему Востоку.

— Я считаю, — продолжал Сергей Георгиевич, — что отсиживаться в тайге мы больше не имеем права. Наше дело теперь быть там, в гуще народной, надо помогать им готовиться к борьбе с контрреволюцией. Время не ждет, товарищи, надо действовать, поэтому я решил так: завтра же отправиться в путь на Большой Невер, а там пробраться в Хабаровск и, если удастся, во Владивосток! Почему туда? Потому, товарищи, что там, как мне кажется, наибольшая опасность для революции. В сегодняшнем сообщении из Читы говорится, что во Владивостоке уже находится корпус американской пехоты под командой генерала Гревса. Зачем они туда пожаловали, кто их просил? Это первая опасность для революции на Дальнем Востоке. Вторая: восстание мы, безусловно, поднимем, но на помощь контрреволюции придут японцы, это несомненно, — помните, как нас еще весной предупреждал об этом товарищ Ленин?

— Совершенно верно, — кивнул головой Богомягков.

— Поэтому, — продолжал Лазо, — я считаю, что нам следует идти в Приморье. Жалко, что по этому вопросу мы расходимся с товарищем Балябиным, он не соглашается со мной. А каково будет ваше мнение, товарищи?

— Ехать в Приморье нам нельзя, — за всех ответил Фрол. Он сидел рядом с Лазо, обнимая руками колени, а глазами уставившись в кутнее окно. Обледенелые, покрытые пушистым куржаком окна порозовели, окрашенные первыми лучами восходящего солнца. — Нельзя, — повторил Фрол. — Если японцы высадят десанты в Приморье, то они их и в Забайкалье перебросят, и покинуть свою область в трудную минуту, я считаю со своей стороны, преступно. Подожди, Сергей, не возражай. То, что ты думаешь пробираться в Приморье, это правильно, ты и там сумеешь организовать и возглавить повстанцев, а помощники у тебя найдутся и без нас. А в Забайкалье что? Ведь мы его оголим, кто там остался из руководителей? Шилов подался на Амур, Матвеев и Бутин туда же последовали. Центросибирцы расстреляны, кто же там еще? Журавлев? Так его судьба тоже нам неизвестна. Отсюда ясно, что наше место там, в Забайкалье.

— М-да, — Лазо потеребил пушистую бородку, помолчал и — к Богомягкову. — А ты как думаешь, Георгий Петрович?

— Да что тут думать, Фрол прав. Туда надо нам, в Забайкалье.

— Мое мнение такое же, — ответил Киргизов и оглянулся на Кириллова. — А ты как, Иван?

Кириллов в знак согласия лишь молча кивнул головой. В том же духе высказались и Швецов и Врублевский, а для Егора слова Фрола слаще меда, уж он-то душой за свое Забайкалье, но высказать это вслух постеснялся, лишь подумал про себя: «Мое дело маленькое, пусть начальники решают, как лучше. Конечно, Фрол правильно говорит, за каким чертом идти в какое-то Приморье, на нас войны и в Забайкалье хватит».

Промолчали и остальные, в душе соглашаясь с доводами Фрола; лишь Тихон сказал совсем некстати:

— Соли у нас мало. Кто пойдет к Шкарубе, так не забудьте попросить у него фунта три.

— Кому до чего, а вшивому до бани, — оглянувшись на Тихона, огрызнулся Семен. — До чего же глупый человек.

Все засмеялись, а Лазо, скаля в улыбке белозубый рот, заступился за Тихона:

— Ничего, ничего, Тихон Михеевич прав по-своему, надо же кому-то и о соли позаботиться, — и снова перешел на серьезный тон, — Ну что ж, товарищи, я понимаю вас и, как это ни жаль, не могу не согласиться с вами. Вы правы, меня утешает лишь то, что, где бы мы ни находились, цель у нас одна — борьба за дело рабочего класса до полной победы. Жалко расставаться, но ничего не поделаешь, надо уходить. Я бы уж сегодня отправился, да вот Андрей унты мне шьет, придется отложить поход до завтра. Справишься, Андрей?

— Справлюсь.

— Я ему помогу, — сказал Семен, — вдвоем-то мы их к вечеру закончим. И завтра в новеньких унтах пойдешь, Сергей Георгиевич.

Глава VI

Морозы стояли в январе такие, что воробьи замерзали на лету, а село по утрам укутывалось густой копотью[82]. Во второй половине месяца морозы стали сдавать, а к концу даже потеплело, по утрам уже не копотило и к половине дня даже капель потекла с крыш.

Савва Саввич, в стеганных на вате черных шароварах с лампасами и в теплой бумазеевой рубахе, сидел за столом на кухне и, в ожидании обеда, поглядывал в окно. Через застекленную веранду видел он чисто подметенную ограду в рамке амбаров и сараев, заснеженные крыши их уже украсились бахромой ледяных сосулек. В одном углу ограды работники пилили дрова. Ермоха — в черной мерлушковой шапке и все в том же стареньком козлином ергаче, в котором привык его видеть Савва Саввич уже многие годы. На этом ергаче и шерсти-то давно уже нету ни клочка, он настолько прокоптился дымом костров, просмолился дегтем и варом, что уж не льнет к нему ни пыль, ни сажа, и кажется, что не будет ему износу, как и самому Ермохе. Все такой же крепкий, жилистый, проворный на работе, он вроде и не стареет, только борода стала совсем сивой, а усы пожелтели от курева.

Савва Саввич частенько наблюдал, как трудятся его работники. Вот и сегодня он видел, что пилить они начали чуть свет и только один раз присели на чурки, покурили — и снова за работу.

— Молодцы, ребятушки, молодцы, — благодушно улыбаясь, вслух сказал Савва Саввич.

— Что такое? — спросила Макаровна, хлопотавшая у жарко топившейся печки-плиты.

— Про работника я, про Ермоху. Молодец, говорю, хоть и жрать здоров, чертяка, зато уж и работать удалец. Сам зря не просидит и другим не даст.

Между тем работники перестали пилить. Никита погнал лошадей на водопой, а Ермоха принялся колоть топором напиленные чурки. В это время в раскрытые ворота въехали трое в кошевке, запряженной парой гнедых лошадей, правил ими бородач в козьей дохе и мохнатой шапке. От взмыленных лошадей валил пар, тускло блестел на них медный набор сбруи. У крыльца ямщик лихо осадил, туго натянув вожжи, оглянулся на пассажиров — двух белогвардейских офицеров.

Первым выскочил из кошевы молодой, рослый сотник в новеньком желтом полушубке и серой папахе с белой зубчатой кокардой.

— Сын приехал, Иннокентий! — радостно воскликнул Савва Саввич и, вскочив, с грохотом опрокинул табуретку, на которой сидел.

— Кеша! — воскликнула Макаровна и, откуда прыть взялась, как была со сковородником в руках, так и кинулась навстречу сыну, опередив старика. А Иннокентий, звякнув о порог шашкой, уже зашел в коридор.