не стала. В этот раз она смотрела во все глаза, не боясь обжечь роговицу. Когда ветер взметнул пламя стеной, ее люди разразились победными криками. Несмотря на вырытый ров, они – все – оказались слишком близко. Она видела, как искажаются в мареве их лица, сама чувствовала жар, но не отступила назад. Вместо этого она влила свой голос в общий хор, а пламя все росло, пожирало траву, ширилось, бушуя, и уже казалось, пожар поглотит целый мир…
* * *
В эту ночь они встали лагерем на краю выжженной земли, а утром прошли по горячему пеплу до джунглей. Гвенна готовила себя к тому, что от травы займутся и деревья, но благодаря странной прихоти ветра обуглились лишь крайние стволы. Дальше только пепел осел на листве, перекрасив ее в серый цвет. А через сотню шагов в глубину чащи о пожаре и воспоминания не осталось.
Без путеводного следа Джонона им самим пришлось рубить ветви и лианы. Работали до седьмого пота. Странная сила все еще струилась в жилах, но к ней добавилось иное, новое – нечто вроде зуда, хотя Гвенна не смогла бы сказать, в каком месте чешется. Она помнила такое по случаям, когда перебирала та перед ночным дежурством: бодрость такая острая, что от нее становится не по себе.
Не сказать чтобы беспокойство было сейчас во вред. Ей и в траве по колено все мерещился затаившийся враг, а уж во вновь сомкнувшихся джунглях тревога стала нестерпимой. Деревья со всех сторон перекрывали обзор за десяток шагов. Если бы они чудом и успели заметить зверя, все равно было бы поздно; рассчитывать на новый невероятный выстрел Киля Гвенна не могла. Деревья, слава Халу, ничем не напоминали траву, а вот лианы так и тянулись к ним, норовили спутать руки и ноги, отчего даже самые бдительные снова и снова спотыкались, и вскоре все с бранью рубили зелень, а вместо ожидаемой усталости на лицах Гвенна видела ярость.
Эта ярость только разгорелась, когда им попались трупные деревья.
Во второй половине дня вперед вышла Гвенна, она и увидела их первой. С первого взгляда ей почудился затаившийся под деревьями враг, может быть, засада Джонона. А приблизившись, она разобрала, что люди не стоят в тени листвы, а свисают с ветвей на тонких лозах.
– Свет доброй Интарры… – задохнулся догнавший ее Паттик; глаза у него были как блюдца. – Оно… как же эти люди?..
Гвенна долго рассматривала деревья, прежде чем подступить к ним, выставив перед собой меч.
– По-моему, это не люди.
Пока подтягивались остальные, она успела срубить один из жутких плодов. Да, это были плоды. Или то, что сходило за плоды в этом кошмарном Менкидоке. Они до ужаса напоминали голых мертвецов всех оттенков, от светлых до совсем темных. И кожура на вид и на ощупь походила на сморщенную кожу. Взрезав ее, Гвенна забрызгалась красным, как кровь, соком.
– Всего лишь растение, – невозмутимо заметил Киль.
– Верно, – признал Чо Лу. – Но мы уже малость знакомы со здешними растениями. Они, бывает, не прочь вас съесть.
– Эти никого не едят, – возразила Гвенна.
В сравнении с травой и цепкими лианами трупные деревья представлялись совсем безобидными, но идти под ними час за часом выматывало душу. Все равно что идти по лесу, заваленному мертвецами.
К тому времени, когда роща осталась наконец позади, Гвенна чуть не открутила себе голову, пытаясь смотреть во все стороны разом. В одном месте из-под ног шумно взлетела стая птиц – с жутковатым, неестественно голубым оперением. Немного дальше они вспугнули какую-то большую и грузную тварь, тут же скрывшуюся в тени. Отряд Гвенны отозвался на оба случая тревожными криками. Легионеры размахивали клинками. Крыса обнажила поясной нож. Киль поднял лук, хотя стрелять было не в кого.
И по-прежнему никаких габбья. Чудовища, которых она так боялась, не показывались.
Через два дня все люди были напряжены, как натянутая тетива арбалета, и готовы бросаться на каждую тень. К середине третьего дня после пожара Гвенна начала подозревать, что больна. Кеттрал редко поддавались болезни, но сейчас к пылавшей в ее жилах нетерпеливой силе добавилось новое чувство, гложущее нутро, – и это был не голод. Казалось, внутри у нее то ли свело, то ли сорвало или перекрутило какой-то орган. Видела Гвенна отлично, еще лучше прежнего – различала росинки на листьях, полупрозрачных муравьев на стволах, – но из-за обострившегося зрения все стало казаться каким-то ненастоящим. Как будто она блуждала внутри картины. Она все чаще ловила себя на том, что трогает на ходу ветки, цветы, стволы, полуобъеденный труп большой птицы. Она и за другими замечала такое же, как будто каждый сомневался в окружающем мире и хотел убедиться, что он все еще настоящий.
Когда они устроились на ночлег: расчистили подлесок, возвели грубый частокол и разожгли огонь; когда все взялись за еду, Гвенна нашла Киля.
– Нас накрыло, – сказал она, избегая повышать голос.
Историк оторвал зубами кусок рыбы, пожевал и кивнул.
– Но ведь мы едим и пьем только из своих припасов. Я следила. К воде из ручьев никто не прикасался.
– Это помогает, – ответил Киль. – Помогает замедлить отравление, но никакие предосторожности его не предотвратят. Рано или поздно рассудок рухнет, и вы погубите себя.
– Умеете вы утешить девушку, – покачала она головой.
– Я не пытаюсь утешать.
– Да ну? Сколько у нас времени?
– Через неделю станет опасно. Рассказывают о людях, проводивших в зараженной местности дольше и выживших, но эти сведения отрывочны и ненадежны. Общего правила из них не вывести.
– Я думала, уж это-то вы умеете. Выводить правила.
– Всякому умению есть пределы.
Гвенна покосилась на зажатый в руке сухарь и стала смотреть в сумрак под деревьями.
– Есть не хочется, – заметила она. – Даже нормальной еды.
Историк еще пожевал, проглотил кусок и снова кивнул:
– Это пока.
* * *
Назавтра стало еще хуже.
С каждым их шагом по земле болезнь давила сильней. Это чем-то напоминало движение под водой, как будто все сущее прогибалось под невидимым весом. Только давление воды было естественным, и таких как Гвенна, кто испытывал его всю жизнь, даже успокаивало, а это новое ощущение представлялось каким-то маслянистым, и привыкнуть к нему не получалось.
Конечно, по-настоящему это не мешало идти. Воздух остался воздухом, земля – землей. Давление тяготило не члены, а разум. Кто-нибудь из них то и дело вскидывал руку, смотрел на нее и, спохватившись, растерянно опускал. Гвенне и самой хотелось так сделать – удостовериться, что она еще целиком здесь, что никакая часть тела не отстегнулась. Она не