Читать интересную книгу Искры - Михаил Соколов

Леон читал листовку ЦК, сидя в тени кустарников, возле речки. На скатерти перед ним было пиво, тарань, редис, но никто из сидевших вокруг рабочих ничего не пил и не ел, — все слушали затаив дыхание.

«…Старая Россия умирает. На ее место идет свободная Россия. Темные силы, которые охраняли царское самодержавие, гибнут. Но только сознательный, только организованный пролетариат в состоянии нанести смертельный удар этим темным силам…

Пусть праздник Первого мая привлечет к нам тысячи новых борцов и удвоит наши силы в великой борьбе за свободу всего народа, за освобождение всех трудящихся от гнета капитала!

Да здравствует восьмичасовой рабочий день!

Да здравствует международная революционная социал-демократия!

Долой преступное и разбойническое царское самодержавие!»

На берегу речки, в тени под деревьями, проводили беседы другие агитаторы. Возле них сидели и полулежали рабочие, на газетах и скатертях было пиво, котлеты, кое-где на кострах жарили картошку, под деревьями дымили пузатые самовары. Молодые люди катались на лодках, пели песни и играли на гармошках.

То была маевка югоринцев. Рабочие стекались на нее с утра, одиночками и парами, празднично одетые, торжественные, с кошелками и кухонными принадлежностями в руках, с удочками и бреднями на плечах.

Ткаченко недавно вышел из тюрьмы и сидел на скале с молодежью. Неподалеку ребята играли с девчатами в горелки, но все то и дело посматривали по сторонам и ни одного прохожего не пропускали к речке, чтобы не узнать, кто он и куда идет. Когда вдали показался околоточный Карпов, Ткаченко взмахнул белым платком, и тотчас же берега речки огласились звуками гармошек, песнями и веселым праздничным шумом.

Карпов подошел к Ткаченко, глянул вниз с обрыва, спросил:

— Что это за ярмарка там?

Ткаченко тоже посмотрел вниз и равнодушно ответил:

— Гуляют, должно.

— «Должно»… И больше ты ничего не знаешь? — хитровато подмигнул Карпов.

Ткаченко взял околоточного под руку, подвел к разостланной на траве скатерти и предложил:

— Выпьем, Иван Иваныч?

Карпов не заставил упрашивать себя, взял стакан с водкой и сказал:

— Подойди-ка шумни там, внизу, чтоб не дюже горланили. В моем околотке должно быть тихо.

— Так они просто разговаривают.

— А я тебе говорю, иди! Я не слышал, о чем они разговаривают, и не видел, где они сидят, понятно? — подмигнул Карпов и, расправив темные усы, опорожнил стакан.

Ткаченко послал к речке парня, а Карпов, наколов вилкой кружок колбасы, повертел его перед глазами, оглянулся по сторонам и сказал:

— Передай Дорохову — в полиции его дело того… — сделал он вразумительный жест.

Ткаченко не особенно верил Карпову, но налил ему еще стакан водки и как бы между прочим сказал:

— Дорохова тут нет.

— Не бреши. Я все знаю. Это маевка, а не гулянье. Но… Одним словом, чисто делаете, сукины сыны. А вот типографию прозевали, дураки. Водкой ты меня не очень того… мне много нельзя.

Он выпил второй стакан и ушел, а югоринская маевка продолжалась. Рабочие пели «Дубинушку», разучивали «Варшавянку», «Марсельезу», а перед вечером, подняв красное знамя с лозунгами «Долой войну!», «Долой самодержавие!», пошли домой. И тут лишь их встретила полиция и принялась разгонять. Но странной была эта встреча. Полицейские размахивали кулаками, ругались, давали свистки, но в драку не лезли, а Карпов хитро кивал и тихо говорил демонстрантам:

— Вали смелей… Казаки взбунтовались!

4

В конце мая Леон пришел домой и увидел на двери большой замок.

Дементьевна, подобрав с боков мокрую юбку и накрыв голову чепцом, ходила в огороде между опутанными сеткой грядами, поливала рассаду капусты. Босые полные ноги ее были в грязи, икры перевили синие вены. Увидев Леона, она бросила поливальник на землю и суетливо пошла навстречу, на ходу опуская юбку.

— Да как же я тебя не приметила, истинный господь? Ну здравствуй, соколик… Ой, какой же ты белый стал!

Леон тепло поздоровался с ней, спросил, где Алена.

— Брат заезжал, Яков, — таинственно сообщила Дементьевна. — На станцию, должно, поехала с ним.

Леон нерешительно потоптался на месте, не зная, остаться ли ему и ждать Алену, или вернуться к Даниле Подгорному. Дементьевна пригласила его к себе:

— Пойдем к нам. Я сметанки собрала, оладушек испеку. И скоро Гордеич придет, побеседуете. Он тоже у меня, — понизила она голос, — политикой стал интересоваться, истинный господь… Не хочешь, нет? Вижу, устал. Ну, тогда вот ключ, иди к себе отдыхай. Алена скоро придет.

— Спасибо, мамаша.

Леон зашел в землянку, обвел комнату равнодушным взглядом. В комнате было чисто и, как в снегу, бело от тканевого одеяла, от подушек, от скатертей и занавесок, но пусто и сиротливо. В воздухе стоял сладковатый запах дорогих папирос.

Леон распахнул окно, сел на скамейку, закурил и жадно глотнул дым.

Так он и сидел, невесело глядя в окно, пока Дементьевна не принесла горячие оладьи, сметану, масло.

Вскоре пришла Алена. Вошла, посмотрела на Леона и холодно спросила:

— Явился?

Ни радости, ни печали — ничего не выражало ее усталое лицо, и Леон подумал: «Накачал братец здорово», а вслух ответил:

— Ты что же, не рада?

— А мне все равно.

Ночь Леон провел неспокойно. Он то и дело ворочался на постели, вставал и курил, потом опять ложился, вслушивался в ночные шорохи, готовый в любую минуту уйти. Алена лежала рядом, временами просыпалась, но молчала и была безразличной к нему.

Утром Леона разбудила Дементьевна, принесла горячих пирожков и молока на завтрак. Алены дома не было, и в груди у Леона заныло от боли.

Дементьевна жалостливо посмотрела на него, покачала головой и сказала:

— Ты не кручинься, соколик. Она переменчивая, Алена. Братец ее тут все уши ей прожужжал. Я подслушала, грешница. Ворогом он тебя считает лютым, Лева. Зверь, а не человек, прости бог. Ну, Алена и поддалась ему. Но это пройдет, истинный господь, пройдет. Вот только не знаю, как быть теперь с огородом, пропадет, пересохнет земля…

Леон грустно усмехнулся и сказал:

— Я сам вскопаю огород, мамаша.

— Сам, один? — недоверчиво спросила Дементьевна, — Ну и молодец, истинный господь. Бог с ней, с Аленой. Она и работу бросила на заводе, а не только про огород забыла. Как же, богачка, сестра помещика!

Леон нашел в чуланчике старую одежду и начал быстро собираться копать огород, но в двери появился Ткаченко, а за ним какие-то два человека в шляпах и в темных костюмах. Леон всмотрелся в них и удивленно воскликнул:

— Лука Матвеич!.. Вихряй! Какими дорогами съехались сразу?

— Дальними дорогами, сибирскими, — усмехнулся Лука Матвеич. — Он бежал из Томской тюрьмы, а я из ссылки, из Тобольской губернии.

— А встретились на Волге, среди бурлаков, — пояснил Вихряй и, окинув взглядом комнату, сказал: — Сразу видно, что семейный человек живет, придется покупать бутылку с белой головкой.

— Да, вы стали такими франтами, что я и не знаю, чем вас угощать. Кто это вас так обмундировал?

— Волжские лесопромышленники. Мы им немного леса напилили, чтобы доехать до границы, ну, а обмундировались уже в Швейцарии.

— Далеко забрались. Что хорошего привезли?

— Привезли кое-что…

Приезд Луки Матвеича сразу отвлек Леона от горьких дум. Он послал Ткаченко купить вина и закусок, попросил Дементьевну сварить кофе, поджарить еще пирожков и сам стал накрывать на стол. Дементьевна заметила, как сразу повеселел Леон, и шепнула Ивану Гордеичу.

— Золотая душа, истинный господь. А эта паршивка Алена еще ломается.

— Помирятся, даст бог, в семье все бывает. Да если бы из-за равных пустяков расходились, и женатых не осталось бы, — прогудел Иван Гордеич. — Ты посмотри за кофием, а я выйду за ворота, гляну на всякий случай.

За воротами сидел Ермолаич. Иван Гордеич подсел к нему и вполголоса стал расспрашивать, что за люди приехали к Леону, но Ермолаич наступил ему на ногу, и он понимающе перевел разговор на житейские темы.

…Лука Матвеич обратил внимание, что Леон все делает сам, и спросил:

— А жинка на работе?

— В городе, к знакомым пошла, — на ходу бросил Леон и ушел на кухню.

Вихряй повел взглядом по комнате, качнул головой.

— Чистоха, видать, все как в майском цвету.

— Да, а жизнь немного не того, не в цвету. Она дочка хуторского богатея и сестра коннозаводчика.

Вихряй покрутил усы. Непонятно ему было, каким образом Леон породнился с такими людьми, но расспрашивать Луку Матвеича не стал.

Когда вошел Леон с блюдом горячих пирожков, он раскрыл саквояж, порылся в нем и, достав книгу, положил ее на стол.