сочетании с тем фактом, что при нем не было документов, удостоверяющих его личность, подтвердило выдвинутое против него обвинение в поджоге».
Венер промок насквозь, был отравлен парами серы и находился в руках страшной ЧК. Недоразумение вскоре прояснилось, но местной полиции предстояла «большая работа». «Такого ажиотажа не было в Казани со времен чеченского вторжения. Протокол все еще пишется. И таким образом бесславно закончилась первая практическая демонстрация санитарии, предпринятая АРА».
В документации по делу Джона Уорда из московского штаба нет и следа юмора. Однажды днем в первую неделю апреля 1922 года он ворвался в штаб-квартиру АРА и заявил, что ему абсолютно необходимо уехать этой ночью в Париж. Уорд был из Ноксвилла, штат Айова, но он поселился в Париже.
Это был, как очевидно, экстраординарный запрос. Необходимо было оформить визу, и обычно это занимало несколько дней. Не было явной чрезвычайной ситуации, никаких срочных телеграмм из Парижа, из-за чего внезапное срочное требование Уорда казалось необоснованным. Когда ему указали на это, он сильно разволновался и заявил: «Вы не можете меня удерживать. Вы не можете оставить меня у себя». По словам Хаскелла, Уорд утверждал, что причина его просьбы покинуть Россию была «настолько личной, что он не мог никому ее раскрыть».
Уорд эффективно служил секретарем Куинна и был на очень хорошем счету у всех начальников, и это, вероятно, спасло его от изрядного замешательства, если не намного хуже. Хаскелл предпринял экстраординарные шаги, чтобы получить ему паспорт и место в поезде, отправляющемся из России с губернатором Гудричем в ту же ночь. Однако на вокзале паспорт Уорда не прибыл. Затем было условлено, что он все равно сядет на поезд и что Эйдук телеграфирует пограничным властям, чтобы Уорд смог выехать из России, используя только свое удостоверение личности АРА. Хаскелл телеграфировал американскому консулу в Риге, чтобы тот приготовил для него паспорт на случай непредвиденных обстоятельств на другой стороне. Все это было сделано без каких-либо объяснений со стороны Уорда, так что он, должно быть, действительно был в хороших отношениях с Хаскеллом.
После того, как поезд отошел от станции, произошла еще одна заминка. Эйдуку помешали отправить необходимые телеграммы на границу те же власти, которые задерживали паспорт Уорда. Именно в этот момент Эйдук узнал, а затем сообщил Хаскеллу, что Уорд разыскивается московской полицией за «преступные связи с маленькими мальчиками». Это, по словам Хаскелла, обрушилось «как гром среди ясного неба». Он спросил Эйдука, был ли Уорд просто под подозрением, но ему ответили, что это «четко установленный случай». Эйдук сказал, что у него нет желания устраивать скандал для АРА и позволит Хаскеллу вести дело так, как ему заблагорассудится.
Что теперь оставалось делать Хаскеллу? Уорд направлялся к границе, но московская полиция задержала его за преступное поведение. Позже полковник размышлял о том, что, если бы Соединенные Штаты имели дипломатические отношения с Советской Россией, он с готовностью передал бы его советским судам для предания суду. Поразмыслив, он решил, что американская общественность не поверит, что Уорд может добиться справедливого судебного разбирательства в стране большевиков. В любом случае, АРА не нужен был еще один скандал.
Эйдук согласился организовать выезд Уорда из страны и предоставить Хаскеллу улики полиции, хотя оба мужчины понимали, что Уорд, вероятно, останется «на свободе».
Интересно, какими словами обменялись Уорд и губернатор во время поездки на поезде из России, если они вообще разговаривали. Гудрич, должно быть, почувствовал неладное за поспешным отъездом Уорда; его подозрения, должно быть, усилились, когда молодого человека ненадолго задержали и допросили на границе. Уорд знал, что он ничего не выиграет, доверившись губернатору. На самом деле, если бы Гудрич узнал о скандале, вызванном всей этой шумихой, он вполне мог бы попытаться заставить Уорда сойти с поезда и вернуться в Москву.
Вероятно, они ехали в разных купе: Гудрич с ручкой в руке готовил очередной отчет для президента Хардинга о его тихих переговорах с Кремлем по поводу признания Советской России Соединенными Штатами; Уорд, скрестив пальцы, не подозревал, насколько ему повезло, что государственный секретарь Хьюз так упорно выступал против признания.
Дело Уорда слушалось в Московском революционном трибунале в следующем месяце. Доказательства были переданы Хаскеллу, который передал их в Лондон; после этого они исчезли.
Местные сотрудники АРА не пользовались иммунитетом, предоставленным их американским работодателям, и их аресты были одним из самых больших источников разногласий в отношениях АРА с СССР.
Пункт 12 Рижского соглашения предусматривает, что «АРА должно быть разрешено создавать необходимые организации для проведения своей работы по оказанию помощи без государственного или иного вмешательства». Советские власти оставляли за собой право блокировать назначения конкретных местных сотрудников, но они должны были продемонстрировать достаточную причину. Этот вопрос был камнем преткновения во время Рижских переговоров, и его окончательная формулировка была намеренно оставлена расплывчатой. Основным штрафом для советской стороны было то, что АРА признала, что ее местные сотрудники остаются гражданами Советской России и, следовательно, подчиняются ее законам.
Среди такого количества граждан, нанятых АРА — всего их было около 120 000 — должно было быть немало таких, кого советские власти сочли бы неугодными, тем более что очень многие были набраны из вчерашних более обеспеченных классов, сегодняшних «бывших людей». Если контрреволюционеры случайно работали на АРА, то, по советскому мнению, это было прискорбно, но их аресты были неизбежны и не касались АРА.
Американцы интерпретировали ситуацию по-другому, считая, что их местные сотрудники — независимо от формулировки пункта 12 — находятся под юрисдикцией и защитой АРА, точно так же, как их сотрудники в Центральной Европе в предыдущие годы. Более того, АРА автоматически рассматривала каждый арест одного из своих сотрудников как прямой результат связи этого человека с ней и, следовательно, как очередную попытку воспрепятствовать операциям по оказанию помощи. Это выходило далеко за рамки беспокойства по поводу потери услуг конкретных лиц: если бы считалось, что человек может быть арестован из-за его или ее принадлежности к АРА, это посеяло бы страх в рядах всего местного персонала и отпугнуло потенциальных рекрутов из числа ограниченного резерва доступного квалифицированного персонала, тем самым поставив под угрозу эффективность АРА.
Наиболее частые обвинения, выдвигаемые правительством против сотрудника АРА — независимо от того, могло ли недавнее конкретное правонарушение послужить поводом для ареста, — были связаны с антибольшевистским прошлым. Чаще всего это означало какую-либо ассоциацию с белыми или демонстрировало симпатию к ним, но могло просто подразумевать членство или бывшее членство в небольшевистской — следовательно, антибольшевистской — политической партии, чаще всего социалистов -революционеров и меньшевиков. Гражданская война закончилась, но оставалось еще свести множество старых счетов.
Американцы из АРА были, в целом, сбиты с толку всей этой деятельностью, которую они поместили под уничижительный заголовок «политика». То, что происходило между большевиками и их