должно быть, имел вид важного документа, и поэтому был отправлен обратно в Москву, вероятно, для анализа командой взломщиков кодов из Комиссариата иностранных дел.
К этому времени Коулман уехал из Оренбурга и стал районным инспектором в украинском городе Елизаветграде. Куинн написал ему жесткое письмо, описывающее пограничные проблемы Уэллса и идентифицирующее дневник как дневник Коулмана, назвав его «не только записью инцидентов, но и личными наблюдениями и комментариями о советском правительстве и его должностных лицах». Куинн уведомил Коулмана, что изъятие этого секретного материала может побудить Советы потребовать его исключения из миссии АРА. Судя по тону этого письма, Куинн не стал бы препятствовать этому.
Куинн, похоже, на самом деле не видел дневник, скорее ему рассказали о его содержании Советы, и это, возможно, возбудило его любопытство. Он попросил Коулмана прислать ему оригинал. В своем ответе Коулман стоял на своем, утверждая, что каждый человек в округе внес свой вклад в создание документа, который в любом случае был не более чем пересказом того, что произошло на самом деле. Возможно, «правдивость» его наблюдений сделала его таким «уничтожающим». Он сказал Куинну, что оставил свой экземпляр в Лондоне во время своего недавнего отпуска. На этом инцидент с «Оренбургским дневником» был прекращен.
После миссии копия Барринджера была отправлена в АРА в Нью-Йорке на хранение, и Фишер консультировался с ней при написании своей истории АРА. Десять лет спустя Флеминг сделал соблазнительную ссылку в «Обзоре Ассоциации АРА» на «знаменитый оренбургский дневник», утверждая, что он был «скрыт от любопытных», а затем «спрятан Фишером в сейфах». В 1942 году Перри Гэлпин наткнулся на этот экземпляр в нью-йоркском офисе — не в сейфе, поскольку его пожевали крысы — и отправил его Фишеру, который в то время преподавал историю в Стэнфорде. Пейдж посоветовал ему обращаться с документом осторожно, поскольку «он может быть подвержен большому количеству неправильных толкований. С другой стороны, я думаю, там много довольно хороших материалов». После этого след иссякает.
Куинн был готов принять за чистую монету советскую оценку содержания дневника, потому что он прочувствовал неискушенный стиль Коулмана из переписки прошлым летом. От районного инспектора АРА ожидалось, что он будет придерживаться определенных стандартов дипломатии и такта в своих отношениях с государственными чиновниками, какими бы напряженными они ни были. Но Коулман в своей отчаянной изоляции упустил из виду все подобные ограничения, в результате чего дух «Оренбургского дневника» просочился в его переписку с московским штабом.
В письме Куинну от 13 июля Коулман назвал оренбургских советских чиновников «местными приспешниками Москвы». Два дня спустя он отправил Куинну недавние примеры типично едких сообщений о Климове. В своем сопроводительном письме он написал: «Пока я жду инструкций, чтобы разобраться с этим парнем из Москвы, я воспользуюсь мягким и тактичным методом: отниму у него оружие и выброшу на улицу». Окружной надзиратель обращался к начальникам в Москве иначе. Коулман терял связь.
Куинн ответил письмом, в котором упрекал Коулмана за «резкий, воинственный и саркастический» тон его переписки с Климовым. Этого было достаточно, написал он, чтобы заставить Москву задуматься, не было ли плачевное состояние отношений с правительством в Оренбурге, по крайней мере частично, виной американцев. Конечно, у Климова сложный характер, но, в конце концов, у Коулмана он был не лучше, чем у любого другого районного надзирателя. В любом случае, «каким бы ни было ваше мнение о представителе правительства и какими бы ни были его действия, недостойное отношение к нему не поможет ситуации».
Но Коулман был не одинок в том, что обнаружил невозможность работать с Климовым, и даже когда письмо Куинна было в пути, готовилась смена командования в Оренбурге. Полномочный представитель каким-то особенно вопиющим образом превысил свои полномочия в отношениях с местными властями — так, по крайней мере, Коулмен понимал, почему Климова сейчас вытесняют. Он говорит, что генерала должны были исключить из Партии и привлечь к ответственности, но эта часть звучит как принятие желаемого за действительное. Возможно, замена Эйдука Ландером обозначила конец для Климова. Или это могло быть как-то связано со спором вокруг двухсот вагонов с припасами АРА, которые были оставлены неразгруженными на товарной стоянке в городе Орске, но подробностей этого эпизода и доказательств, если таковые имеются, что он сыграл роль в гибели Климова, нет в оренбургских файлах.
Как бы то ни было, 17 июля Климов подал Коулману что-то вроде заявления об отставке. В нем он обвинил районного надзирателя в оскорблении не только его лично, но и Красной Армии и советского правительства. Он заявил, что «крайне удивлен» тем, что официальный представитель АРА и «джентльмен из Америки» могли пасть так низко, чтобы написать такие оскорбительные строки. Климов выглядит настолько искренне оскорбленным, что этого достаточно, чтобы иной человек сделал паузу. Коулмана, однако, это не смутило: он прокомментировал русскую версию этого письма словами «Отправляйте вздохнув».
Так получилось, что Климова не так-то просто было выгнать из города. 17-го, в тот же день, когда командир предположительно выпустил свой последний патрон, Коулман телеграфировал Хаскеллу, чтобы сообщить, что, хотя Климов должен был быть освобожден от должности, на самом деле он не отказался от своей должности и все еще угрожал персоналу АРА. По какой-то причине тон Коулмана был настойчивым, даже отчаянным. Он написал, что, если Климова немедленно не уволят из Оренбурга, возможно, придется свернуть операции АРА в Оренбурге. «Я имею в виду это буквально и должен немедленно принять меры».
Неизвестно, обсуждали ли руководители этот вопрос с Ландером. Климов задержался еще на некоторое время и, наконец, покинул Оренбург в середине августа. Его уход не изменил решения АРА о закрытии округа в сентябре, когда была сокращена численность всей миссии. Это был единственный округ, выведенный таким образом из строя. Москве надоело официальное оренбургское гостеприимство, и она приказала Коулману завершить свое шоу «со всей возможной скоростью».
На исходе Оренбургской операции, в первую неделю сентября, из Крыма прибыл новый полномочный представитель А. К. Карпов. Говорят, что он «быстро втерся в доверие к американскому персоналу», выполняя все их пожелания. Когда Коулман собирался уезжать из Оренбурга, Карпов в восторженных выражениях восхвалял его, ссылаясь на его «огромную энергию и великодушие», признанные всеми гражданами по всей стране.
Я уверен, что имя Уолтера Коулмана не будет забыто, а найдет свое место в истории титанической борьбы с голодом, который угрожал охватить огромную территорию Советской России… Позвольте мне еще раз пожать вам руку, руку честного гражданина Звездной Республики, и сказать вам, что я сожалею о том, что проработал с вами так мало времени.
Карпов заверил Коулмана, что его достижение поставит его «в ряд выдающихся личностей Нового Света». Это восхваление, которое звучит как продукт отдела рекламы АРА, действительно было доработано и превращено в пресс-релиз. Можно только представить, что