социалистическими противниками до и после 1917 года, выходило за рамки интересов АРА men, и в любом случае они не могли получить прямой информации от антагонистов, которые рассказывали противоречивые истории. Внезапно оказавшись под перекрестным огнем, им показалось, что это имеет такой же смысл, как вражда между Хэтфилдами и Маккоями. А учитывая, что миллионы людей умирали от голода, это казалось настоящим преступлением. Они не могли постичь глубины вражды, подпитывающей политическую жизнь России, и поэтому были склонны считать, что каждый арест кого-либо из их сотрудников был нападением на них.
С другой стороны, были случаи, когда основной целью ареста было отстранение кого-либо от службы в АРА, и в этом случае предполагаемое политическое прошлое человека было всего лишь предлогом для принятия мер. Дело в том, что довольно большому числу этих людей удалось благодаря своему положению в АРА накопить определенное количество власти. Это вызвало негодование у советских чиновников, не привыкших терпеть независимую власть в своей среде, и их раздражало видеть, как ее присваивают классовые враги, которые, как считалось, были отправлены на свалку истории. Часто двигателями конфронтации были личности, но наличие конкурирующих баз власти само по себе было предвестником неприятностей: в нескольких отчетах АРА отмечается, что даже сотрудники, выбранные с полного одобрения, а иногда и по рекомендации, советских чиновников, могли за короткий промежуток времени стать невыносимыми.
На уровне подрайона ситуация могла стать еще сложнее. Там квалифицированного персонала было особенно мало, и чиновник мог быть зачислен на работу в АРА, скажем, менеджером кухни. Предположим, тогда, что этот управляющий кухней устроил беспорядок, и разъезжающий инспектор АРА из столицы провинции — возможно, бывший аристократ с прошлым царской или Белой армии — решил освободить его от обязанностей. Такие случаи были обычным делом, и они истощали энергию американца, посланного для выхода из возникшего тупика. Чаще всего это были инспектор АРА и советский чиновник, конфликтовавшие по поводу найма или увольнения третьей стороны.
И бывший царский офицер был не прочь воспользоваться своей новой дубинкой АРА без всякой законной причины.
В День благодарения 1921 года Фармер Мерфи вошел в московскую штаб-квартиру и заметил, что мисс Страшкевич, офисного клерка АРА, нет за своим столом. Молодая леди имела некогда респектабельное происхождение, была высокообразованна и, по мнению Мерфи, «хороша собой и привлекательна во всех отношениях», что, вероятно, заставило его особенно остро осознать ее отсутствие. Более того, она обычно приходила на работу вовремя, «что явно не по-русски».
С течением времени ему становилось все более не по себе, пока другая сотрудница не сообщила ему, что мисс Страшкевич была арестована накануне вечером по, что Мерфи называет, «необоснованным обвинениям в шпионаже». «Эта личная встреча с тлеющими углями Красного террора вдохновила Мерфи рассказать людям дома о методе ареста в ЧК, который, по его словам, обычно происходил ночью — «где-нибудь с 11 до 4». Чекисты прибыли в дом Страшкевич, обыскали его, затем посадили ее и ее сестру в машину и отвезли их на Лубянку № 2, тюрьму для политических преступников. Это было похоже на множество историй, которые Мерфи слышал с момента своего приезда, но то, что это случилось с кем-то, с кем он общался каждый день, было «явным шоком». «Я не могу передать вам, насколько глубоко и странно это повлияло на меня. Это похоже на то, как если бы какая-то могущественная, невидимая рука протянулась из темноты, тихо оторвала кого-то рядом с тобой и утащила обратно в темноту».
Для многих местных сотрудников АРА это был нормальный образ жизни с 1917 года. Многие отбыли срок в тюрьме — или «сидели», как говорят русские, — в течение некоторого периода времени. «Большинство людей скорее гордятся тем, что в те дни сидели в тюрьме, потому что это придает им изюминку — клеймо качества. Эти юные леди всегда предваряют свои замечания словами: «Когда я сидела в тюрьме ...».
Дело Страшкевича было первым сколько-нибудь значимым арестом АРА, и возникший конфликт послужил примером для последующих. Американцы протестовали, настаивая на невиновности женщины. Эйдук ответил, что арест не был никак связан с фактом работы Страшкевич в АРА и что на самом деле ЧК произвела арест до того, как о ее принадлежности стало известно.
Это кажется притянутым за уши, но Эйдук хотел подчеркнуть, что это дело не было связано с АРА. Он предложил американцам вычеркнуть ее имя из своего штатного расписания и напомнил им, что Рижское соглашение не предусматривает иммунитета для российских сотрудников, которые, как он указал, были «наняты в спешке, и неудивительно, что среди них есть как уголовные, так и политические преступники».
Ответом АРА было письмо Эйдуку, датированное 6 декабря, за подписью Хаскелла. Полковник признал, что некоторые сотрудники АРА были отобраны поспешно и что среди них действительно могут быть «правонарушители». Но он попросил Эйдука подумать о «моральном эффекте» ареста, который посеет страх в сердца других сотрудников.
В письме Хаскелла также предупреждалось, что арест Страшкевич вызовет дурную славу, что может повлиять на будущее финансирование АРА, что приведет к ненужным смертям. Что подумает американская общественность, когда прочтет в газетах о том, что «российские сотрудники АРА, как женщины, так и мужчины, жили в постоянном страхе быть арестованными ночью и отправленными в бессрочное тюремное заключение по обвинению в шпионаже»? Хаскелл заявил, что верит утверждению Эйдук о том, что ЧК спланировала арест Страшкевич до того, как узнала, что она работает на АРА. Однако, мы должны были бы быть удовлетворены выражением сожаления со стороны ЧК за их незнание этого факта, а также за неудобства, которым они подвергли мистера Мерфи, внезапно лишив его помощника, и за тревожные последствия их действий для морального духа наших сил. Мы даже надеялись, что ввиду неприятного и тревожного характера этого инцидента будет сочтено возможным не обращать внимания на такую ошибку, которую могла совершить мисс Страшкевич, и освободить ее в знак дружелюбия по отношению к этой миссии.
Эта тщательно сформулированная комильфо дипломатическая нота почти наверняка была продиктована Арчибальдом Кэри Кулиджем как главой отдела связи АРА. Восемьдесят лет спустя это кажется болезненно неуместным, хотя Эйдука, возможно, позабавила ее необычность.
У истории Страшкевич действительно был счастливый конец, по-видимому, совершенно не связанный с заступничеством АРА. В пасхальное воскресенье 1922 года давно пропавшая секретарша появилась в офисе, словно воскреснув из мертвых. Она сказала, что с ней обращались хорошо, за исключением длительных периодов одиночного заключения. Она рассказала Мерфи истории о способе общения заключенных посредством перестукивания через стены их камер и о том, как они передавали информацию во внешний мир и обратно — все это стандартные черты мемуаров о царской тюрьме. Как большевики со всем их многолетним опытом пребывания за решеткой могли быть такими разнузданными тюремщиками,