Однако «через краткое время… именованный полномочный представитель Блистательной Порты Осман-эфенди» так и не приехал.
Снова разгорелись споры вокруг места проведения конгресса. Вроде бы уж совсем договорились собраться в Фокшанах. Но вот снова верховный визирь упоминает Бухарест как место «наипристойнейшее к мирному конгрессу». Тут вмешался граф Орлов и твердо сказал, что этот вопрос уже не раз обсуждался на Государственном совете в присутствии императрицы и всех членов совета. Они признали, что даже если только часть Бухареста определена быть может для конгресса, то и в этом случае необходимо объявить его свободным, и тогда таким образом Россия лишалась «правления оным, и следовательно, всею Волошскою землею».
Вскоре Румянцев узнал от находившегося в Шумле и возвратившегося в главную квартиру русской армии капитана Зумбатова, как торжественно встречали турецкое посольство войска верховного визиря: пятнадцать верст посольство двигалось под радостные клики войска, растянутого сплошной линией по ходу его движения.
– Верховный визирь, ваше сиятельство, – докладывал капитан Зумбатов фельдмаршалу, – задумал показать мне и всем иностранцам, там пребывающим, боеспособность и многочисленность своей армии, готовой продолжать войну с нами.
– Знаем мы эти турецкие фокусы, – спокойно сказал Румянцев, выслушав доклад капитана. – Все они жаждут военных действий лишь как возможности для грабежа. Как только Керим-эфенди, подписав с нами договор о перемирии, прибыл в Рущук, то гарнизон сразу взбунтовался. Четыре тысячи босняков, только что прибывших перед этим, захватили три галеры, попытались овладеть всей флотилией, но были остановлены комендантом крепости и их командиром Мустафа-пашой. А могли бы сорвать перемирие.
В эти дни Румянцев внимательно следил за передвижением турецкого посольства. Верховный визирь писал ему: «Мы назначили того, который 30 лет тому назад имел великую дружбу с покойным отцом вашим и у Абдула-аги-паши, бывшего верховного визиря, славного и блаженной памяти отца нашего, был доверенным секретарем… 3-го числа луны Ребиул Ахырь, в прошедшее воскресенье, приехал в лагерь наш под Шумлою, вместе с уполномоченными министрами дворов венского и берлинского; и тотчас по прибытии своем вышеупомянутый эфенди представился к нам. По истолкованию дружелюбных писем ваших, мы оные ему показали, и он также, соглашаясь с нашим мнением, изъявляет великую склонность ехать отсюда и ускорить прибытие свое к месту конгресса…»
Приближались важные события, и Румянцев готовился к ним как к решающему сражению. И большие надежды при этом фельдмаршал возлагал на Обрезкова. Еще 25 мая Румянцев писал Панину: «Вчера поутру имел я удовольство принять здесь Алексея Михайловича Обрезкова. При первом свидании я удостоверился наисильнейше о том его расположении душевном, которым я льщусь пользоваться и удовлетворить во всем полным образом вашей дружеской откровенности, начертанной своеручно».
Не раз Румянцев делился своими мыслями с Алексеем Михайловичем, входившим в число доверенных лиц графа Панина, вершившего всеми иностранными делами России. Так что им, связавшим свою судьбу с судьбой Никиты Ивановича и цесаревича Павла, было о чем поговорить. Эта доверительность и откровенность у них установилась еще при первом свидании, в военном лагере при деревне Фальтешти.
Однажды после шумного обеда, перешедшего в ужин, у графа Орлова Румянцев предложил Обрезкову зайти к нему на главную квартиру. И когда они остались одни, сказал:
– Алексей Михайлович! Все чаще стали доносить мне о новых случаях заразительной болезни. Вам с графом придется в ближайшее время покинуть Яссы и уехать в Фокшаны. Там вам будет спокойнее и безопаснее во всех отношениях.
– А что, так опасно здесь? – встревожился Обрезков.
– Да! Мы-то уж привыкли к этой опасности, знаем, что делать и как оберегаться, а вам с непривычки придется туго. Императрица мне не простит, если что случится с графом Орловым.
– Она же сама называла его после возвращения из Москвы профессором по уничтожению этой болезни!
– В Москве – это совсем другое дело. Да к тому же там легче, чем здесь. В Яссах столько скрытых источников распространения этой заразы, всех не учтешь. Так что не будем рисковать особой его сиятельства.
– Мне кажется, Петр Александрович… – Обрезков надолго замолчал, словно не решаясь произносить то, что у него уже вертелось на языке. – Мне кажется, что ее величество несколько охладела к графу Орлову…
Румянцев, в свою очередь, был озадачен таким сообщением. Как можно в таком случае отправлять его с такой торжественностью и пышностью? С удивлением смотрел Румянцев на славного дипломата, который тоже мог ошибиться в таких тонкостях придворных отношений.
– Во всяком случае, после Москвы граф Орлов уже не пользовался на заседаниях императорского совета такой полной поддержкой, как до отъезда в Москву.
– Казалось бы, столь пышно она его встретила и объявила чуть ли не спасителем Москвы, – продолжал недоумевать Румянцев.
– Да, все знаю, и Триумфальные ворота с надписями с двух сторон, и золотая медаль, выбитая в его честь, на одной стороне медали изображен сам граф Орлов, а на другой – Курций, бросающийся в пропасть, с надписью: «И Россия таковых сынов имеет». Знаю даже, что первоначальная надпись гласила: «Такового сына Россия имеет». Но когда императрица вручила ему медали для того, чтобы он роздал их своим друзьям и близким, тот отказался принять их, сказав, став на колени: «Я не противлюсь, но прикажи переменить надпись, обидную для других сынов Отечества».
– Ну и что же? Неужто изменили надпись? – спросил Румянцев.
– Всемилостивейшая императрица повелела перечеканить медали и передала их с исправленной надписью… Я много раз слышал, как превосходно он справился с истреблением заразы в Москве. Граф и сам говорил, что тамошние начальники много сделали для того, чтобы уменьшить распространение той смертной болезни. Но то, что он сделал, поражает своей смелостью и какой-то безрассудной неустрашимостью. Прежде всего он собрал две комиссии об умерщвлении архиепископа Амвросия. Первая комиссия занялась изучением вопроса, почему народ испытывал отвращение к больницам и карантинам. И вскоре выяснилось, что врачи и должностные лица были крайне недобросовестны в исполнении своих обязанностей. Все виновные были наказаны, и граф сразу тем самым завоевал доверие.
– К тому же он добрый, красивый, щедрый, приветливый… Природа наделила его удивительным обаянием, – говорил Румянцев, а сам вспоминал, сколько раз этот баловень судьбы выручал его и поддерживал… И совсем недавно Орлов помог его сыновьям поступить ко двору цесаревича Павла.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});