– Что значат для нас приличия? Если ты не послушаешься, я сам сниму ее с тебя.
– Я сама сниму. Ты только заколки растеряешь. Едва она сняла шляпу, волосы тут же обрызгало морской пеной.
– Ты выглядишь превосходно, – сказал Гарри, – солнце превратило брызги на твоих волосах в алмазы. Тебя всегда надо так короновать. – Он высвободил ее руку и взял жимолость. – Открой уста, Глориана, я наполню твой рот нектаром.
Глаза его горели. Элизабет совсем позабыла, что сквозь цветочный заслон на верандах их легко могут увидеть из домов через улицу. Она запрокинула голову и высунула кончик языка, чтобы выпить сладкие капли.
Когда все бутоны были опустошены, Гарри бросил гибкий побег в волны. Они дошли до конца Хай-Бэттери. Гарри остановил ее, прежде чем они сошли по ступеням на нижнюю прогулочную дорожку и оттуда – в парк.
– Мне нравится смотреть отсюда, – сказал он. Невысокие очертания форта Самтер вдали обозначали выход из гавани в океан. Далее, у горизонта, виднелись стаксели шхуны, ожидавшей, когда лоцман проведет ее через канал. Направо расстилалась волнующая гладь гавани.
– Как красиво, – сказал Гарри.
Элизабет чувствовала глубокое удовлетворение. Шум казарм был где-то далеко, его заглушал смех детей, гуляющих с нянями в парке. Это был Чарлстон, он и потом будет таким же. Когда-то она гуляла там среди других детей, потом настал черед Кэтрин и Трэдда, а скоро там будут гулять ее внуки. И внуки ее внуков, и так далее, поколение за поколением.
– Я уезжаю, Бесс.
Слова Гарри разрушили ее мир.
– Нет, – сказала Элизабет. – Ты дразнишь меня. Это одна из твоих игр.
– Это не игра, любовь моя. Я должен уехать. Мне давно уже не терпится.
– Значит, все дело в войне. Ты точь-в-точь как все мужчины.
– Да, я отправляюсь на войну. Но не как все мужчины. Я не собираюсь убивать молодых несчастных испанских крестьян, посланных умирать за величие Испании на остров, о котором они никогда не слышали. Просто я хочу увидеть войну, вот и все. Войны составляют историю, а я еще не видел ни одной войны. Я нанялся репортером в одну из газет Сан-Франциско. Мне предоставят транспорт, и я увижу все из первого ряда.
– Тебя убьют.
– Ирландца не так-то легко убить… Но я все равно не вернусь, Бесс. Когда мне наскучит на Кубе, я отправлюсь в другие края. Я никогда тебя не забуду. Я любил тебя больше всех женщин, которых когда-либо знал.
Элизабет хотелось плакать, кричать от боли, исцарапать лицо и рот, которые она так любила. Но на них смотрели. Она не могла устроить сцену.
– Почему? – спросила она упавшим голосом. – Если ты так любишь меня, почему ты уезжаешь?
– Это держит меня в плену, Бесс. Твой город – Занаду. Ты знаешь, как шутят чарлстонцы: «Это там, где реки Эшли и Купер образуют Атлантический океан». – Гарри взглянул туда, где сталкивались потоки. – И они почти верят в это. Я сам на какое-то время поверил. Здесь царят волшебство и живет королева фей. Ты и твои чарлстонцы зачаровали меня, я никогда и нигде не задерживался так долго.
– Останься, Гарри, не разрушай колдовство. Ты вовсе не обязан ехать.
– Но я поеду. Я всегда оставался самим собой. Я бродяга, Бесс. Ты это знала.
Ей нечего было возразить. Да, она знала, но не верила. Теперь приходится поверить. По его голосу она слышала, что все кончено.
– Когда ты едешь?
– В полночь. Мы воспользуемся ближайшим приливом.
Значит, не будет прощанья, не будет последней ночи в его объятиях. Стюарт и Генриетта будут дома к тому времени, как они с Гарри вернутся. И спать гости улягутся поздно.
Не будет даже прощального долгого поцелуя. На них сейчас смотрят – нет возможности даже коснуться друг друга.
Элизабет почувствовала горечь.
– Неплохо ты все обставил, – сказала она. – Тебе, наверное, нередко приходилось прощаться.
Гарри не отрицал.
– Надеюсь, молодой испанский крестьянин выстрелит тебе прямо в сердце, Гарри. Я буду молиться об этом. Умирая, ты успеешь почувствовать то же, что теперь чувствую я… Я вернусь домой одна. Не смей заходить в дом. Вещи свои, когда стемнеет, возьмешь в каретном сарае. Я не желаю, чтобы Трэдд опять увидел тебя.
Гордость придала ей сил спуститься по ступенькам и пройти через парк. У начала Митинг-стрит Элизабет не выдержала и оглянулась, чтобы увидеть его в последний раз.
Гарри не было.
60
Война, столь ненавидимая Элизабет, явилась для нее Божьим благословением. Все были так поглощены сплетнями, новостями и деловой активностью, что не замечали, как она сделалась молчалива. Джо Симмонса трудно было обвести вокруг пальца, но он строил новое помещение для банка на Брод-стрит, и она почти не виделась с ним. Люси Энсон сразу бы все поняла, но она была поглощена собственной неожиданной удачей. Эндрю послали в Чарлстон, чтобы наблюдать за отправкой войск, когда подоспеет время. Пробыв дома менее недели, он заявил матери, что больше никогда не покинет Чарлстон.
– Я не понимал, как неповторим этот город, пока не пришлось провести столько времени вдали от него. Когда моя работа здесь будет завершена, я сложу с себя свои обязанности и стану просто мистером Энсоном.
Эндрю было теперь тридцать пять лет. За пятнадцать лет службы он превратился в сухощавого загорелого мужчину. Это – и привычка командовать – придавало ему уверенности. Прежде чем был отправлен первый батальон, Эндрю обручился с девушкой, первой красавицей года, и он уже подыскал себе работу. Четырнадцатого июня корабли с войсками отплыли. Неделей позже Эндрю приступил к работе в качестве вице-президента в банке Джо Симмонса. Он отвечал за строительство.
– Ничего, если он меня обмишурит, – говорил Джо, – но я буду взбешен, если мы это прохлопаем. Я уеду с Викторией в Нью-Йорк после того, как завершатся занятия в школе. Следи за ним как ястреб.
Когда войска покинули Чарлстон, Стюарт и Генриетта вернулись в Барони. Ночью Элизабет плакала – впервые за два месяца с тех пор, как уехал Гарри.
Но не потому, что рассталась с братом и невесткой. Стюартово «это кто старый?» превратилось в навязчивый рефрен к ее собственному несчастью. «Я!..» – хотелось ей закричать. Вот почему Гарри бросил ее. Надо быть идиоткой, чтобы верить, будто Гарри не надоест женщина семью годами старше его. В первый же день приезда в Гавану он нашел себе шестнадцатилетнюю возлюбленную.
Она плакала в ту ночь, потому что знала: никто, даже случайно, не услышит ее приглушенных рыданий.
«Мне нужно побыть одной, чтобы исцелиться, – думала она, – невыносимо, когда что-либо напоминает мне о нем». Она предложила Кэтрин и Лоренсу поехать на остров.
– При условии, что вы возьмете Трэдда, – сказала она. – У меня множество дел в городе, и я не смогу поехать.