Гарри и Трэдд спускались по лестнице.
– Ты вот-вот станешь дядюшкой, – сказала она Трэдду. – Ступайте оба в постель. Я вернусь завтра.
Элизабет заметила, что Гарри в спешке неправильно застегнул брюки, и улыбнулась.
«Неплохо для бабушки», – сказала она себе.
В отличие от Элизабет, схватки у Кэтрин длились долго. Ее малыш родился к вечеру следующего дня. Звать его будут, сказала Кэтрин матери, Лукас Лоренс Уилсон. Затем она уснула.
«Наконец-то „маленький Лукас", – подумала Элизабет. – Ничего, я привыкну. Возможно, они будут называть его Лук». Она очень устала. Лоренс тоже устал. Он проводил Элизабет домой, оба шатались от усталости.
Поначалу она даже не поняла, что говорил ей Трэдд, открыв дверь. От волнения речь его была бессвязной.
– Говори медленней, – сказала она. – И не кричи так.
– «Мэн», мама. Испанцы подорвали «Мэн». Погибли сотни наших моряков. Это плевок в лицо Америке.
– Да, да, понимаю, – сказала Элизабет. Она изнемогала от усталости. – Это очень интересно. Я сейчас лягу спать и взорву любого, кто мне помешает.
На следующей неделе заголовки газет и плакаты взывали: «Помните „Мэн"!» Было очевидно, что дитя Кэтрин, родившееся в день обстрела корабля, получит это прозвище. Это был милый, толстый малыш, и Элизабет поняла, что быть бабушкой – чистейшее удовольствие.
Она каждый день ходила на Уотер-стрит в час, когда малыша купали, и получала его из рук нянюшки чистенького, благоухающего, присыпанного тальком. Малыш лепетал и тыкался в нее носом. Когда и внук, и бабушка уставали играть, она передавала его хмурившейся Кэтрин, чтобы та его покормила.
– Ты его балуешь, мама, – говорила Кэтрин. – Доктор говорит, нельзя так долго держать его на руках. Он только и будет этого ждать.
– Он будет этого ждать, что бы я ни делала, – спокойно отвечала Элизабет. – Таковы все дети.
Она любила бывать с внуком и дочерью, несмотря на капризы Кэтрин. Ей доставляло удовольствие сознавать, что в старом городе, в старом доме собрались вместе три поколения. Это приносило чувство защищенности, верилось, что все в мире идет своим чередом. Даже жалобы Кэтрин не противоречили заведенному порядку вещей.
По мнению Кэтрин, мать была ужасной эгоисткой. Зачем ей оставаться в просторном доме на Митинг-стрит? Его надо отдать молодым Уилсонам.
– У нас здесь даже сада нет, мама. Где ребенок будет бегать и играть?
– Сначала он должен научиться ходить. Просторный дом вам понадобится еще не скоро.
Элизабет не слушала возражений. Возня с малышом успокаивала ее, и она не могла позволить, чтобы ее лишили этого спокойствия.
А покоя не было нигде. Даже тихие, в весеннем цвету улицы центральной части города, казалось, гудели от напряжения. За Бэй-стрит останавливали моряков, расспрашивая, не с Карибского ли они моря; еженедельные пароходы с Севера были набиты газетами. Телеграф на Брод-стрит в ожидании сводок осаждала возбужденная толпа. Оркестр в Уайт Пойнт Гарденс вместо Штрауса играл марши Суза. Когда президент Мак-Кинли обменялся дипломатическими нотами с королем Испании, в Чарлстоне, как и во всей Америке, стали ждать войны.
Глаза Трэдда горели огнем оживления. В школе Портера ура-патриотическая муштра занимала теперь половину учебного дня. Он был произведен в лейтенанты и с гордостью носил нашивки. Сын Стюарта, Когер, призывал старших мальчиков быть ежеминутно готовыми к объявлению войны. Гарри вместо истории занимался испанским.
– Я плохо знаю этот язык, – с улыбкой говорил он, – но другие и вовсе его не знают. Как же они говорят?
Он сказал Элизабет, что пять месяцев жил с цыганами в пещерах Барселоны. Его испанский был скорее разговорным, чем классическим. Ранее он никогда не упоминал об этих днях своей жизни, и она с горечью призналась себе, что любит совершенно незнакомого человека. Каждый день они с Трэддом ходили на Калхоун-стрит посмотреть на парад кадетов. Военный колледж уже объявил, что весь кадетский корпус в качестве добровольцев идет на войну.
– Вот так же они ушли на Гражданскую войну, – сказала Люси Энсон. Ее беспокоила судьба сына. Армия обеспечивала ему устойчивое, надежное существование, и приходилось мириться с разрухой. Теперь все его письма были полны надежд на продвижение по службе. Генералами становятся на поле битвы.
Напряженность становилась все невыносимей. Когда наконец 25 апреля правительство объявило войну, это было как шквал после предгрозового штиля. Город пришел в бурное движение.
В парадах у Цитадели участвовали рекруты, приезжавшие в Чарлстон из деревень и городков Южной Каролины. Три сына Стюарта Трэдда записались в числе первых.
Сам Стюарт был в ярости:
– Слишком стар!.. Этот мальчишка-капитан заявляет, что я уже старик! Сорок четыре далеко не старость. Черт побери! Теодор Рузвельт в Вашингтоне покинул министерство навигации, чтобы собрать войска, а ему уже сорок. Это все фаворитизм проклятых республиканцев. Они не могут забыть, что мы, «Красные рубашки», выкинули их из штата!
«и Генриетта решили переехать к Элизабет на Митинг-стрит. Стюарт собирался изводить армейских рекрутеров, Генриетте хотелось быть поближе к сыновьям.
Они могли оставить казармы, чтобы поужинать на Митинг-стрит, но для поездки в Барони времени бы не нашлось.
– Привет, Кэтрин. Ты цветешь, как весна. Что случилось, Бесс? – Гарри держал в руке записку, которую Элизабет приколола к его двери.
– Я хочу, чтобы ты проводил меня домой. Мне надо поговорить с тобой о Трэдде.
Элизабет наспех поцеловала дочь и внука:
– До свиданья, милые, я приду завтра.
– С Трэддом что-нибудь случилось? – спросил ее Гарри, когда они вышли на улицу.
– Нет, с Трэддом все в порядке. А как быть нам с тобой, я не знаю. – Она сообщила ему о приезде Стюарта и Генриетты. – Я не смогу приходить к тебе в комнату. Стюарт убьет меня, если что-нибудь заподозрит.
– И повесит мою голову на стену, как охотничий трофей. – Гарри с улыбкой сорвал длинный побег жимолости и протянул его Элизабет. – На нем есть бутоны. Пей сок из них, пока будем гулять. Мы идем в парк.
Поднявшись по ступеням на дорожку вдоль дамбы, они медленно прогуливались. Было время прилива, с моря дул свежий бриз. Ветер, вспенивая волны, бросал их на стену Ист-Бэттери. Брызги летели прямо в лицо. Где-то далеко позади под возгласы командира чеканили шаг рекруты. На ярко-голубом небе не было ни облачка.
Гарри прижал руку Элизабет к своему левому боку. Она чувствовала, как бьется его сердце.
– Сними эту ужасную шляпку, – приказал он. – Я хочу видеть, как солнце играет у тебя в волосах.
– Гарри, это неприлично.