Леонид Федорович, протянувшись над передним сидением, опустил еще и стекло пассажирской двери: воздух тут же сквозняком прошелся по салону — стало заметно легче.
Вернувшись на водительское кресло, Леонид Федорович посмотрел налево, в самый угол стоянки, туда, где растущие поблизости деревья своей пышной листвой создали небольшой затененный участок. С разочарованием отметив про себя, что этот маленький оазис прохлады по-прежнему оставался плотно заставлен автомобилями и пристроиться на него не было никакой возможности, он вновь обратился взглядом перед собой к длинному четырехэтажному зданию с большими окнами и широкой двустворчатой дверью. Здание почти полностью скрывали высаженные перед ним ровными плотными рядами кусты акации и сирени, но главный вход, к которому тянулась широкая тропинка с несколькими ступеньками, просматривался хорошо, а большего Леониду Федоровичу и не требовалось. Успев смириться с предстоящим длительным ожиданием, он посмотрел на дверь безо всякой надежды, усталым и безразличным взглядом, но тут же и встрепенулся, внезапно увидев у входа Романа. Прежние переживания пожилого мужчины, которые за час ожидания под палящим солнцем несколько отошли на второй план, вновь оживились при виде сына, так что он в нетерпении приподнялся всем телом.
Роман некоторое время еще продолжал стоять у двери: он разговаривал по мобильному телефону, но вскоре закончил и двинулся к стоянке.
— Жарко сегодня, — спокойно, даже как-то безразлично сказал он, оказавшись в машине.
— Ну? Что там? Как все прошло? — в нетерпении сходу засыпал его вопросами Леонид Федорович.
— Как и говорил адвокат, — ответил Роман сдержанно.
— Значит все? Дело закрыли?
— Да.
— И условного никакого нету?
— Нет.
— Ну и слава богу… Ну вот и хорошо… Вот и славно…, — успокоительно забормотал Леонид Федорович.
Роман снял галстук и, свернув его в несколько раз, положил в карман пиджака.
— Ты домой сейчас? — поинтересовался у него отец.
— Знаешь, нет. У меня планы изменились. Не подбросишь в центр?
— В центр? А куда именно?
— Да там кафешка одна есть. На П-кой… Подбросишь?
— Конечно подброшу.
Леонид Федорович завел машину и, не поднимая стекла, выехал на улицу.
— Значит, обживаетесь потихоньку? — спросил Роман, когда автомобиль набрал ход.
— Совсе-е-ем потихоньку. Пока и половины вещей не перевезли.
— Ты мне звони, когда к мебели перейдешь. Я приду, помогу. Шкаф-то, который в зале стоял, наверное, совсем неподъемный.
— Хорошо, — кивнул отец.
— Что мама?
— Сам же видел сегодня… Как на иголках ходит — слово ей не скажи…
— Ей, конечно, здорово досталось. Сначала Максим, затем с работы уволили. Это точно из-за него?
— Из-за него.
— А то, что квартиру разменяли? Злится?
Леонид Федорович лишь поморщился, очевидно, не желая расстраивать сына ответом, но и не в состоянии соврать.
— Ты знаешь: два других письма Максима опубликовали, — сменил он вдруг тему разговора.
— Каких два других письма?! — в сильнейшем удивлении вскинул брови Роман, все время до этого не проявлявший практически никаких эмоций. — Ваше что-ли?
— Не-ет, — будто бы даже испугавшись, сказал Леонид Федорович. — То, которое на нем нашли…
— С пенсионного фонда?
— Да.
— А второе — то же? С газеты?
— Нет.
— Как нет?!
— В том-то все и дело. Помимо того что на нем нашли, которое он в газету отправил и нашего, было еще одно. Его он отослал в местное отделение К-ской партии.
— К-ской партии?
— Да.
— И что там написано?
— Почти то же самое, что и в газетном, только политизировано больше.
— Может это липа какая-нибудь?
— Не липа, — убежденно мотнул головой Леонид Федорович.
— Почему ты так уверен?
— Нас следователь, который дело Максима вел, вызывал. Все рассказал и оригинал письма предоставил.
— Точно его подчерк?
— Точно.
— А где опубликовали?
— На сайте партии выложили.
Леонид Федорович замолчал; молчал и Роман. Оба они о чем-то задумались и несколько минут ехали в тишине.
Каждый раз, когда разговор касался Майского, все в семье погружались в тягостные и неизменно продолжительные размышления. Вроде бы и на сто рядов надумано-передумано было, а все же. Слишком много имелось тут всего: много ясного, и еще больше неясного; много неоднозначного, а то, что казалось однозначным для одного, другому наоборот виделось совершенно неочевидным.
— Я рассказывал, что встречался с ним накануне? — наконец прервал тишину Роман. Он хотел передать свой последний разговор с братом, но увидев утвердительный кивок отца, продолжать не стал.
Оба опять замолчали.
— Что он хотел? — снова обратился к отцу Роман.
Тот ничего не отвечал.
— Зачем он это сделал?.. Революцию хотел начать? Пример показать?
— Чиновников наказать! Отомстить за свое унижение! — не выдержав, пылко и зло произнес Леонид Федорович. — Замучили человека. Довели!
— Глаза он хотел людям раскрыть. А что толку? Разве кто-нибудь услышал? Три души загубил — и все бессмысленно.
— Бессмысленно?! — вскипел Леонид Федорович. — Да что бы ты делал без его завещания?!
— Без какого завещания? — нахмурился Роман, тоже заметно раздражаясь. — Пол листка, от руки исписанных и ничем не заверенных.
— Это самое настоящее завещание! Последняя воля покойного.
— Почему же тогда не Марина в наследство вступила, как он написал, а вы с мамой?
— Так проще получалось, — несколько смутился Леонид Федорович.
— Ничего не проще. Как раз проще, если бы сразу Марине квартира отошла… Но так невозможно было потому, что по закону его письмо — просто бессмысленная бумажка!
— Болван неблагодарный! — выпалил Леонид Федорович.
— И даже неправильно я сказал! — громко произнес Роман, накаляясь уже сильнее отца. — Не бессмысленная бумажка, а показуха! Квартира в любом случае досталась бы вам с мамой, как ближайшим и единственным правопреемникам, а вы, без всякого сомнения, отдали бы ее Марине. И для этого вам не потребовалось бы никаких советов — ни устных, ни письменных. Завещание Максима это просто показуха!
— Максим твоей жене квартиру оставил! Он Марину спас, а ты так к этому относишься! — в громком негодовании воскликнул Леонид Федорович.
— Для того чтобы продать квартиру и помочь Марине, ему совсем не нужно было троих человек убивать!!! — взорвался в гневе Роман.
Он уставился на Леонида Федоровича грозным горящим взглядом, но тот теперь даже не повернулся к нему, продолжая вести машину с напряженным и нахмуренным лицом.
— Он ничего нам не оставлял, и уж конечно никого не спасал, — несколько поостыв, продолжил Роман, отвернувшись к дороге. — Он совершил самоубийство, его квартира перешла к вам, и уже вы продали ее и отдали деньги Марине.
Леонид Федорович снова никак не отреагировал на слова сына. Некоторое время ехали молча, но Роману вдруг стало невыносимо тяжело в машине и с каждой секундой напряжение его все нарастало.
— Останови здесь, — обратился он к отцу.
До П-кой было еще с пол километра, но Леонид Федорович и не пытался разубеждать сына, а