взглянул на брата, но лица не увидел — тот как раз накидывал на себя куртку.
— Не знаю, — глухо сказал он, потупив взгляд.
— Заходи к нам где-нибудь после восьми. Поужинаем.
— Посмотрим.
С заметным нетерпением проводив Романа, Майский спешно закрыл за ним дверь, вернулся в зал и сел в кресло. Руки его тряслись в возбуждении, в голове гудело, нутро трепетало и ходило ходуном. Но вдруг одна мысль, проявившись на секунду в потоке сотен других, заставила его подскочить с места. Эта мысль зародилась внезапно, каких-то двадцать минут назад во время разговора с братом, и сейчас, вновь вернувшись, взбудоражила и захватила всего его. Сев за стол, Майский взял чистый лист и, помедлив с минуту, прикоснулся ручкой к бумаге. Слова понеслись. Некоторые были не к месту — он выкидывал их и не успевал еще перечеркнуть, как уже просились новые. Пол листа были исписаны сходу и он, перечитав и внеся последние изменения, заново переписал все на чистовик.
Положив лист в папку к остальным, Майский встал из-за стола и подошел к сейфу. Открыв его, он извлек ружье, затем достал из-за кровати плащ, подушку, бутылку и скотч. Надев плащ, Майский сунул под него карабин дулом вверх и немного потряс, имитируя ходьбу; затем проделал то же самое, развернув ружье дулом вниз — так было лучше. Но как закрепить, чтобы не пришлось придерживать рукою? Конечно — ремень! Ремешок, который шел в комплекте с карабином и предназначался для ношения его за спиной. Майский достал из сейфа тонкий кожаный ремень, присоединил его обоими концами к прикладу, уменьшил до размера небольшой петли, надел на плечо левой руки, а сверху накинул плащ. Получилось довольно неплохо: ружье висело ровно и было полностью скрыто под одеждой. Но только Майский двинулся, как дуло сразу выдало себя, выступив из-под плаща недвусмысленной складкой. Надо было закрепить и его тоже, и он сразу сообразил как. Майский достал коробку с нитками, отыскал небольшую полоску ткани с замком-липучкой и, отмерив длину, пришил полоску с внутренней стороны плаща, чуть ниже пояса. Опять одевшись и зафиксировав дуло на липучку, он несколько раз прошелся перед зеркалом в разные стороны, и хотя идти теперь было не совсем удобно, со стороны все выглядело безупречно. Вполне удовлетворившись результатом, Майский расстегнул плащ и, сделав два шага назад, замер, смотря на свое отражение в зеркале. Простояв так с минуту, он вдруг резким движением кисти отцепил один конец кожаного ремешка и дернул ружье вверх: замок-липучка раскрылся и через мгновение карабин был нацелен вперед, плотно упертый прикладом ему в правое плечо. Все получилось ловко и быстро, и вряд ли здесь можно было придумать что-нибудь лучше. Порадовавшись в душе, как радуются неожиданному искусно найденному решению какой-либо очень затруднительной ситуации, он разделся, пристроил вещи на кресло, достал из сейфа два рожка, до отказа зарядил их патронами и положил к ружью.
Усевшись, наконец, на кровать, Майский еще раз прикинул все в голове: основные приготовления были уже сделаны и оставались лишь некоторые сопутствующие моменты. Посидев так немного, он принес с кухни пакет для мусора, запихнул в него подушку с бутылкой, оделся и вышел из квартиры.
На улице уже стемнело и это чуть успокоило нервы Майского. Он нес простреленную подушку вместе с гильзой и, несмотря на то, что переполненный мусорный пакет вряд ли мог вызвать у кого-нибудь подозрение, переживал сейчас даже по такому незначительному поводу. Выкинув пакет, он дошел до ближайшего супермаркета, где купил упаковку китайской лапши, хлеб, банку шпрот, яйцо, кефир, пять конвертов для писем и со всем этим отправился домой.
В квартире Майский первым делом разложил свои рукописи по четырем конвертам так, что в двух получалось по четыре листа, в одном шесть и еще один с единственным листком внутри. После этого он достал свой фотоаппарат (любительскую камеру с когда-то вполне приличной оптикой, сейчас же выглядящей уже архаично), установил его на штатив возле шкафа и, нацелив на угол, в котором находился стол, сфотографировал себя сидящего на стуле. Но снимок не понравился: он не успел убрать левую руку, и на фотографии было отчетливо видно, что рукав пиджака книзу оканчивался ничем. Тогда Майский развернул стул спинкой к камере и, облокотившись на него, прикрыл окончание левого рукава правой рукой — в этот раз отсутствие кисти не было заметно, и снимок его вполне удовлетворил. Распечатав на принтере три фотографии, он вложил по одной в каждый конверт (кроме того, в котором был один листок) и, подписав два из них, все тщательно заклеил.
С облегчением Майский снял костюм, который был на нем с самого утра и, повесив одежду на вешалку, в одних подштанниках направился на кухню приготовить себе ужин. Заварив кипятком лапшу и наделав бутербродов со шпротами, он сел за стол, но тут же понял, что не в состоянии ничего съесть. И дело было даже не в самой еде: бутерброды выглядели очень аппетитно, с жирными и сочными рыбинами поверх черного зернистого хлеба, да и лапша вкусно парила густым пряным ароматом; но нутро его как будто все сжалось, категорически отказываясь принимать пищу. В то же время Майский осознавал, что толком не ел уже трое суток кряду и происходившая от этого слабость ясно ощущалась им; ему обязательно нужно было поужинать, чтобы набраться сил к завтрашнему дню и он, намотав на вилку побольше лапши, засунул ее себе в рот, откусив в придачу зараз пол бутерброда. Почти не жуя, Майский проглотил все и, не мешкая, отправил в рот новую партию; еда отказывалась проходить в желудок, вставая поперек горла, а он, промачивая ее бульоном, упорно пропихивал дальше. Насилу съев лапшу и несколько бутербродов, Майский, ничего не убирая со стола, вернулся в зал, достал из шкафа подушку и, сняв подштанники, лег в кровать.
Дом уже погружался в сон и от этого редкие все-еще наполнявшие его звуки слышались в комнате Майского особенно четко. Монотонно болтал телевизор, шум которого проникал откуда-то сверху; вдруг его заглушили грохот подъездной двери и звонкий лай собаки, благодарной хозяину за вечернюю прогулку; вот в квартире за стенкой раздался задорный и быстрый детский топот, а следом оттуда же послышался гулкий женский голос; и снова в комнате остался лишь механический звук телевизора, но вскоре и его не стало слышно.
Погрузившись в тишину, Майский начал последовательно прокручивать в голове завтрашний день, ясно, четко, в самых тонких подробностях представляя каждое свое действие. Все было продумано очень верно, и нигде