Читать интересную книгу Дырка для ордена; Билет на ладью Харона; Бремя живых - Василий Звягинцев

Ему, оказавшись в спокойной, почти семейной обстановке, прежде всего требовалось разобраться в себе, в ней, в окружающем.

Вредная, кстати сказать, черта характера. Куда более свойственная, по распространенному предрассудку, такому интеллигенту, как Ляхов.

А в чем ошибка — настоящие интеллигенты, интеллектуалы, как хочешь назови, умеют отстраняться от проблем, которые именно в данный момент не существенны. Каждому времени — своя забота.

Татьяна сидела на краю постели, полностью одетая, только сняв ботинки, в которых измучилась ходить, и не знала, что же и как ей делать.

Больше всего она хотела сейчас вскочить и убежать в соседнюю квартиру, к Майе. И посоветоваться, и наболтаться всласть. До сих пор это у них только один раз получилось, да и то недолго. Но других собеседниц не найдешь аж до края света!

Только опасалась она, что помешает. Мало ли, чем люди решили заняться.

Тарханов говорил, говорил о том, что было раньше, еще в их юные годы, о Пятигорске, о Ляхове, Розенцвейге и Маштакове, о том, где они находятся сейчас, и как–то так выходило, что все очень плохо, а будет еще хуже…

Татьяна не выдержала. Нет, она готова была полюбить Тарханова и очень его ценила и уважала. Но вот именно сейчас…

— Извини, Сергей! Не можешь замолчать, я понимаю. Такое вообще мало кто может спокойно пережить. Извини, я сейчас лучше к Майе сбегаю. Мы с ней поговорим, а ты с Вадимом. Рано ведь еще, можно без приглашения прийти.

Конечно, рано еще было, и солнце не успело погрузиться в далекое Средиземное море.

Однако, когда Татьяна постучала в дверь, Майе пришлось накинуть на себя фиолетовую ночную рубашку прежней хозяйки, и Вадим натянул брюки и белую майку с короткими рукавами. Тоже чужую.

— Можно я войду? Ох, извините…

— Да что извиняться? Ты даже ванну не догадалась принять? Ну, заходи, заходи. Что твой Сергей в этих делах темный парень, я давно поняла, само собой, с детства по казармам мотается, а ты чего же? — Майя потянула Татьяну за руку в глубь квартиры.

— Знаешь, мне просто неудобно показалось…

— Чего неудобно? Квартира чужая, хозяева вот–вот появятся? Глупости какие! Учись жить по–новому, раз в такие дела ввязалась. Пойдем. И искупаешься у меня, и посидим, поговорим… А Вадима выгоним. Пусть к Сергею и Розену идет. Найдут чем заняться.

Странным образом она сейчас повторила почти те же самые слова, которые Татьяна сказала Тарханову. Впрочем, чего же тут странного? Женщины, они и есть женщины, в стандартных ситуациях ведут себя, подчиняясь не уму, который у всех разный, а довольно–таки общим инстинктам.

— Идите, забирай Сергея, садитесь с Львовичем, отдыхайте на все катушку. Захотим — сами к вам придем. А нет, так нет. Главное, нам не мешайте. — С этими словами Майя выпроводила Вадима за дверь, он едва успел зашнуровать ботинки и накинуть на плечи короткую кожаную куртку, подбитую овчиной.

Волей–неволей Ляхову пришлось искать себе другую компанию.

Наган он с собой тоже прихватил, перепоясался ремнем наискось, по–ковбойски, в надежде, что еще и поупражняться можно будет, хотя бы и по лампочкам вдоль главной линейки.

Девушки по–своему правы, у них свои проблемы, моментами — посложнее мужских, и притираться им надо, деваться некуда.

Отчего–то он сначала пошел не к Тарханову, а к Розенцвейгу.

Тот сидел и читал квадратного формата книжку в черном переплете. Как понял Вадим, что–то религиозное. Тору, Талмуд или какой–нибудь «Шалхон Арух». Здесь–то книжек на родном языке у него было навалом.

— Вечер добрый, ваше превосходительство. Не помешал? А то меня бабы из дому выгнали. И как? Что гласит древняя мудрость о нынешних делах? Вычитали что–нибудь подходящее к нынешней ситуации?

— Вычитал, — посмотрел на него Розенцвейг поверх очков.

Ляхов, по молодому возрасту, мельком удивился, что бравый, моложавый разведчик — и вдруг в очках, а потом только сообразил, что после сорока лет старческая дальнозоркость нарастает на плюс один чуть ли не каждые пять лет. У кого как, впрочем.

— Вычитали, и слава богу. Вашему, нашему, без разницы. — Вадим махнул рукой. — А посмотрите, какой револьверчик мне попался. Уникум. Одна тысяча восемьсот девяносто пятого года образца, девятьсот пятьдесят первого года производства, а как вчера сделали. Нравится?

— Нравится. Выходит, вы меня поняли все–таки правильно. Так действуйте и впредь. А сейчас что ж, ну, пойдемте к Сергею. Обсудим, что нам с утра делать. Удачно очень получилось, что хоть с женщинами у вас проблем не возникнет.

— А у вас?

— Обо мне не беспокойтесь. Сорок пять лет — это не тридцать, к счастью.

Обсуждение планов и перспектив свелось к тому, что сначала сходили в офицерскую лавочку, набрали там кофе, вина, консервов, колбас и сыров, две упаковки яиц, сготовили себе нормальный ужин.

Вадим строго следовал советам Розенцвейга и собственным планам. То есть действительно, будто на острове Линкольна, ни у кого не должно быть собственных амбиций, а единственно заботы о выживании их маленького коллектива.

Выскочив на минутку на веранду, Ляхов заглянул в окно своей половины коттеджа, исключительно чтобы убедиться, все ли там в порядке.

Поверх занавески он увидел, что Майя с Татьяной сидят на кухне, чрезвычайно легко одетые, оживленно о чем–то разговаривают. Кроме кофейных чашек перед ними на столе длинная бутылка рейнского вина и другая, темная и пузатая, не иначе как с хорошим «Шартрезом».

Кстати, как всякий нормальный мужик, будь он врач, будь давно и счастливо женатый, увидев чужую, практически обнаженную женщину (на Татьяне была только коротенькая, совсем прозрачная комбинация, тоже из запасов прежней хозяйки, и сидела она лицом к окну, положив ногу на ногу), Вадим испытал совершенно естественное чувство.

Которого немедленно устыдился.

Однако во рту у него слегка пересохло, и сердце застучало чаще, чем следовало бы. Несмотря на то что у рядом сидящей Майи наличествовали совершенно те же самые вторичные половые признаки.

Правда, у подруги Сергея все это выглядело кое в чем поэффектнее.

Самое лучшее сейчас — отвернуться и уйти. Из элементарной деликатности. Что он и сделал.

Перед тем как вернуться в квартиру Розенцвейга, Вадим остановился посередине дорожки, чтобы несколько отвлечься. А то, упаси бог, Тарханов еще что–нибудь прочитает в его глазах.

Смешно, конечно, но в последнее время он готов был поверить и не в такие штуки.

Ляхов уперся взглядом в луну, выплывающую на средиземноморское небо, в крупные звезды, бессмысленно подмигивающие с высоты неизвестно кому.

Потер ладонью глаза и лоб.

Да что же это за бред, что на него вдруг навалилось? И ведь не сейчас это началось. Никому он не верит, всего боится, в лучшем друге подозревает какие–то коварные замыслы, а отчего, зачем?

Такое могло бы иметь объяснение, глотай он регулярно тяжелые галлюциногены. В лучшем случае. В худшем — действительно начинается паранойя.

Хорошо все–таки быть врачом. Подышал носом поглубже, вспомнил, чему учили на третьем и четвертом курсах, и сразу сделалось легче.

Может быть, все происходящее — просто свойства искаженного времени?

А что, вполне и вполне вероятно.

Если человек, вернувшийся с войны в родной дом через год или два, потом много лет не в состоянии встроиться в нормальную жизнь, то по ночам кричит, то драться кидается в ответ на совершенно невинные слова случайного собеседника, отчего же не предположить, что реальная война плюс перескоки туда–сюда из прошлого в будущее влияют на психику еще хуже?

Значит, главное — не поддаваться.

Еще трижды глубоко вдохнул по специальной методике, толкнул дверь.

Оказывается, он отсутствовал намного дольше, чем предполагал. Судя по всему — не меньше получаса. Неужели так засмотрелся на голых девушек? Ему казалось, что бросил только беглый взгляд и сразу отошел.

Или медитация под луной затянулась?

Дым в комнате стоял коромыслом, Розенцвейг с Тархановым курили совершенно невозможно, пепельница уже переполнилась, вино лилось мимо стаканов, на полированном столе вокруг них стояли пахучие лужицы.

Вадима передернуло. Черт знает что! Захотелось выругаться, указать товарищам на неподобающее поведение.

И сдержался. Опять та же болезненная эмоция. Это же его друзья, им же жить и жить вместе, пока доедут до Москвы. Если доедут. С такими настроениями. Так хоть ты оставайся человеком, господин военврач.

— Все равно, Григорий Львович, — объяснял Тарханов бригадному генералу, размахивая руками, — не нравится мне наш мир. Абсолютно дурацкий мир. Не должно такого быть.

— Да как же не должно? Если он уже есть, о чем спорить? Я когда–то химию изучал, так там сказано, что процессы протекают только такие, какие могут протекать. Никаких иначе. И, соответственно, неужели вы предполагаете, что мир может быть иным?