ограбить одного голодранца.
Насреддин Афанди
В пучину изумления и океан недоумения погрузился Начальник Дверей господин Абду Хафиз при виде Молиара. Уезжал он из Кала-и-Фатту вороной, а предстал сейчас на пороге павлином е радулкным веером хвоста.
Тогда, темной предрассветной порой, в серой дервишеской мирке тайком Молиар покидал эмирский дворец после памятного разговора с Бош-хатын. Воровски провожал его Начальник Дверей в конюшенный двор, выбрал ему невзрачного конька и даже не обернулся на прощание, когда заскрипели створки ворот. Молиар исчез, и Бош-хатын не вспоминала о нем, будто его и не было.
А сейчас Хаджи Абду Хафиз шагал, постукивая посохом, через всю анфиладу залов дворца и с важностью, подобающей Начальнику Дверей, провожал Молиара, но уже не того потаенного полумонаха, иолукоммерсанта, жалкого базарчи с суетливыми глазами и с уклончивой какой-то внешностью. За Начальником Дверей шел, нет, шествовал совершенно новый Молиар, их дородство купец, коммерсант Молиар, доверенное лицо их высочества, самой эмирши госпожи бегим Бош-хатын. Внешне этот Молиар даже не походил на того Молиара, прозвище которого — Открой Дверь — неведомыми путями проникло во дворец Кала-и-Фатту.
Нет, теперь перед Ишикочем предупредительно распахивали двери и махрамы — стражи, и гулямы — прислужники, и привратники, и стражники, и даже собственноручно сам всемогущий церемониймейстер Начальник Дверей.
В лоснящемся атласном цилиндре, в превосходно сшитом фраке с розочкой в петлице, в брюках с дипломатической складочкой, в лаковых ботинках с белыми замшевыми гетрами на черных круглых пуговичках, с фунтовой золотой цепочкой поперек атласной жилетки господии Молиар являл собой некоего визитера с дореволюционной открытки «Христос воскрес!». Не хватало у него роскошного, отделанного золотым орнаментом фарфорового яичка, с коим чиновники Российского политического агентства в Бухаре наносили в старое доброе время праздничный визит госпоже бегим Бош-хатын в Бухарском арке. Но из всего этого «комильфот-ного» великолепия выглядывала все та же опухлая, плохо выбритая физиономия с кустистыми чернущими бровями и с теми же суетливыми глазками, которые подозрительно зыркали по сторонам и настороженно следили за двумя сансами — конюхами, сгибавшимися под громадными подносами с европейскими дарами. Разнообразие их и богатство наглядно демонстрировали, насколько успешно господин Молиар выполнил свою высокую миссию в Европе.
И выслушанный госпожой Бош-хатын доклад представлял собой образец деловитости и обстоятельности, успехов и благополучия. Дары и сувениры произвели весьма благоприятное впечатление. Удовлетворение Бош-хатын выразилось в том, что дастархан, расстеленный для Молиара по поводу его прибытия, превосходил обилием и разнообразием все, чего можно было бы пожелать,
— Привез? — спросила Бош-хатын.
— Что?
— То, чем можно подмаслить... тех в Москве.
— О госпожа мудрости, разве я мог вести на поводку верблюдов с…
—Проклятый! Значит, ты ничего не сделал, болтун! — она говорила зло, хрипло.
Хихикнув, Молиар извлек из глубины кармана бумажник. Медленно, с ужасной важностью он раскрыл его и двумя пальцами вытащил сложенный вчетверо лист бумаги. Разворачивал он его и разглаживал целую вечность. Бош-хатын при всей своей грузности, кряхтя, подпрыгивала на бархатных подушках с живостью семилетней девочки и нетерпеливо покряхтывала.
— Извольте прочитать! — напыжился важно Молиар.— Читайте доверенность!
— Что здесь написано, сын греха? — Бош-хатын с вожделением гладила пальчиками дорогую шелковую венелевую бумагу, которая гак приятно хрустела в руках.
— «Доверенность»!
—Доверенность?
— Доверенность госпожи эмирши, мадемуазель Люси д'Арвье ла Гар,— отобрал небрежно бумагу Молиар.— Но, но! — остановил он Бош-хатын, попытавшуюся вырвать у него из рук документ.— Эта доверенность ничего не стоит еще без одной подписи. Решительно ничего.
— Проклятый бездельник! Опять! Какая подпись?
— Не подвергайте свое драгоценное сердце треволнениям, госложа. Вам ничего не стоит получить то, что изменчивая судьба домешала мне, скромному смертному.
Да, Молиар не мог и здесь не побалагурить.
— Как? Какая судьба?
— Хлопните в ваши уважаемые ладошки и повелите привести сюда ее высочество принцессу Монику-ой. И пусть отнесутся к ней со всем вниманием и почтительностью, ибо от неё теперь зависит всё. Ей дано раскрывать и закрывать. Ференги, крючкотворы, адвокаты, юрисконсульты определили и постановили: на доверенности необходимы четыре подписи: господина эмира — она вот, ваша, госпожа,— она есть, и... госпожи Люси! О, сколько усилий и умений стоило мне заполучить её, прошу не забыть нас своими милостями! И подпись госпожи Люси мы имеем. И, наконец, необходима подпись девушки Моники, принцессы. Зовите Монику! Но что с вами?
Обычно красно-бурачное лицо Бош-хатын приобрело сине-сливовый оттенок.
— Её, проклятой, здесь нет.
— Не проклинайте её. Она не заслужила! Не смейте!
— Это ещё почему, господин хороший!
— Потому, госпожа, что без подписи уважаемой принцессы вы не сможете получить и одного рубля из стальных шкафов банка «Ротшильд фрер» в Женеве и Париже! Где девушка? Куда вы дели девушку?
В его голосе звучало столько беспокойства, что Бош-хатын насторожилась. Она хитренько сощурила глазки и сладенько заговорила:
— А что это, господин Молиар, вы прозевали девчонку, а? Ведь Моника-то должна была быть в городе Женив, когда вы, набрав полный кошель денег у меня, отправились в свое хитроумное путешествие? А теперь вы ищете иголку по всему свету, а?
Нетрудно было понять, что Бош-хатын отлично знает об исчезновении Моники, радуется этому и, возможно, причастна к этой истории.
— Клянусь,— быстро пробормотал Молиар,— если только с ней что-либо случилось, я... мы...
Он уже угрожал, и Бош-хатын даже испугалась его глаз. Но она предпочла не выводить Молиара из себя.
— Ваша драгоценная принцесса порхает по свету. И я тут ни при чем. И господин эмир, мой супруг, ни при чем. Словом, Бухарский центр не повинен в том, что у вас, господин хитрости, увели девчонку.
— Не смейтесь, госпожа. Где Моника? Она мне нужна столько же... э... сколько и вы. Без неё, без её подписи...
Бош-хатын заважничала: