Телеграмма и особенно заявление Раковского являлись серьезнейшим препятствием для дальнейшей как открытой, так и подпольной борьбы против сталинской группы. Но была ли такая возможность при сохранении полной независимости, оставаясь в ссылке? На этот вопрос можно со всей решимостью дать отрицательный ответ. Нет сомнения, что, если бы он оставался на прежних позициях, Раковский в самом непродолжительном времени был бы физически уничтожен. Февральская телеграмма и апрельское заявление означали попытку, сохранив свою жизнь путем прекращения антисталинской борьбы, сберечь себя для возможного возобновления активной общественной и политической деятельности в случае серьезных изменений обстановки в партии и в стране, которые были маловероятны, но которые нельзя было полностью исключить. Такой вариант облегчался тем, что ни теперь, ни позже (увы, только до лета 1936 г.) Раковский не признал, как это сделали многие другие его товарищи по изгнанию, мудрости «великого вождя и учителя», не писал панегирики Сталину.
Все же Сталин, создававший в начале 1934 г., после XVII съезда партии, как мы уже отметили, видимость консолидации, привлечения бывших оппозиционеров к конструктивному сотрудничеству, пошел на возвращение Раковского из ссылки.
Подав заявление о восстановлении в ВКП(б) в апреле 1934 г., Х. Г. Раковский ожидал решения более чем полтора года. Правда, уже 22 апреля, после публикации в «Правде» заявления Раковского, Политбюро постановило поставить перед комиссией партконтроля вопрос о его восстановлении в ВКП(б).[1327]
Но издеваться над поверженным противником, и издеваться изощренно, Сталин умел! Процедура «партизации» была унизительной. В 1934 г. Раковский так и не был принят в партию, оставался в состоянии неопределенности. В архиве сохранился любопытный документ. Это список сотрудников центрального аппарата Наркомздрава РСФСР, датированный 25 июля 1935 г. В графе «партийность» против каждой фамилии указано либо «беспартийный», либо «член ВКП(б)». Против фамилии Раковского не написано ничего.[1328]
Так он оставался долгое время и не членом партии, и не беспартийным, а лицом, находившимся в непонятном «среднем» качестве. Решение ЦК ВКП(б) состоялось лишь 14 ноября 1935 г. Но это «положительное» решение явилось новым издевательством. Ветеран социалистического движения, соратник Плеханова и один из близких помощников Ленина, один из крупнейших советских государственных деятелей с 1918 г. не восстанавливался, а был принят в ВКП(б) со стажем с момента принятия этого решения. 27 ноября того же года «молодому коммунисту» в Ленинском райкоме партии Москвы был выдан партийный билет образца 1926 г.[1329]
Первое упоминание фамилии Х. Г. Раковского в печати в качестве работника Наркомздрава РСФСР появилось в конце 1934 г., когда он вместе с наркомом и его заместителями, рядом ученых-медиков подписал некролог памяти директора Государственного тропического института и предшественника Раковского на посту председателя Научного медицинского совета Наркомздрава РСФСР Е. И. Марциновского.[1330]
Деятель международного коммунистического движения Георгий Димитров, прибывший в СССР в конце февраля 1934 г. после оправдательного приговора в Лейпциге, где его судили нацисты по обвинению в поджоге германского Рейхстага и который стал известен всему миру благодаря своей мужественной борьбе на процессе, почти сразу после прибытия в СССР фактически возглавивший руководство Коминтерна, как-то встретил Раковского в санатории «Архангельское» под Москвой и затем в своем дневнике отметил: «Раковский (приехал на лечение!). 61 год – столько тяжелых переживаний и все свеж и бодр!»[1331] Это была явно дружественная, доброжелательная по отношению к Раковскому запись.
Друг революционной юности Христиана Георгиевича Георгий Бакалов, контакты с которым продолжались и позже, писал общему знакомому Стояну Нокову 26 апреля 1934 г. о том, как обрадовало его изложенное болгарскими газетами заявление Раковского.[1332] Вскоре, в июле 1934 г. Раковский с глубоким удовлетворением прочитал в центральных газетах материалы о восстановлении нормальных межгосударственных отношений между СССР и его родной Болгарией.[1333]
Когда Г. Бакалов в конце 1935 – начале 1936 г. около двух месяцев находился в Москве, он встречался с Христианом, а также с его родственницей, ветераном болгарского социалистического движения Койкой Тиневой. Одна из встреч документирована совместной почтовой карточкой всех троих тому же С. Нокову от 20 февраля 1936 г.: «Собрались старые женевские друзья и вспомнили о тебе. Большой привет от всех нас. Будем надеяться, что увидимся. Будь здоров».[1334] Приехав в Софию, Бакалов много рассказывал о Раковском, о его хорошем общественном положении, встречах с ним. Под влиянием Бакалова внучатая племянница Раковского Л. Гевренова, которая ранее жила в семье Раковского, а затем возвратилась на родину (о ней уже шла речь), решила ехать к нему в Москву, чтобы поступить там в консерваторию.[1335]
О Раковском помнили в Болгарии не только представители коммунистического движения. Когда в 1936 г. появилось первое национальное энциклопедическое издание, его составители братья Данчевы включили в него следующую краткую статью: «Раковский (Крыстю Станчев) – болгарин, видный коммунист в Румынии. Затем в России. Родился в Котеле в 1873 г. Изгнанный за революционную деятельность из Румынии, где имел отцовское имение, затем [проживал] в Швейцарии, окончил медицину в Нанси и получил докторский титул в Монпелье. Во время мировой войны представлял болгарские и румынские социалистические организации на Циммервальдском съезде. Затем стал во главе большевистского движения в Украине и с 1919 г. был председателем Совета народных комиссаров. С 1923 по 1925 г. был дипломатическим представителем Советской России в Лондоне, а с 1925 до 1927 г. в Париже. Будучи замешанным в оппозиции Троцкого, он перестал играть роль и был заточен в Сибири».[1336] При определенной наивности и некоторых неточностях это была достаточно объективная биографическая справка, авторы которой, однако, не знали, что в момент выхода энциклопедии Раковский находился на свободе.
Х. Г. Раковский возвратился из ссылки, сохранив чувства достоинства и гордости. Писатель Лев Разгон, переживший многолетние муки сталинских концлагерей, сохранил на всю жизнь воспоминания о встречах с Раковским во время его лечения все в том же «Архангельском». «Я был очень молод, – рассказывал через пять с половиной десятилетий Разгон болгарской журналистке, – но ему, видимо, было интересно общаться с молодым человеком. Я чувствовал огромное его обаяние, он был естественным, демократичным. Когда мы гуляли по саду санатория, Раковский рассказал мне, что Шаляпин никогда не высказывался против советской власти, что он гордился своим советским гражданством, своим советским паспортом». И далее шло печально-ироническое повествование, как московские чиновники, узнав о пожертвовании Шаляпиным некоторой суммы денег на помощь детям русских эмигрантов, раздули этот гуманный жест в антисоветское выступление и лишили Шаляпина советского почетного звания. «Красивый он был, вальяжный, очень привлекательный и общительный, – рассказывал о Раковском Разгон. – С ним было легко и приятно знакомиться, разговаривать и расспрашивать об этой, совершенно неведомой мне, загранице».[1337]
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});