Заявление заняло два газетных «подвала» и, в отличие от февральской телеграммы, свидетельствовало теперь уже о политическом «разоружении». Обращаясь с просьбой о восстановлении его в ВКП(б), Раковский объявил об исчезновении каких бы то ни было его разногласий с партией, о полном и безусловном одобрении ее генеральной линии и о разрыве с «контрреволюционным троцкизмом».
И все же обращают на себя внимание некоторые места, акценты и интонации документа, которые существенно отличают его от заявления Л. С. Сосновского, опубликованного чуть раньше. Прежде всего в качестве главной причины «переоценки всего моего поведения» автор назвал рост международной реакции, к которому в разных аспектах обращался на протяжении всего текста.
Правда, речь шла и об обычных для того времени вещах, например о «растущем контрасте между социалистическим плановым хозяйством c его непрерывным улучшением благосостояния трудящихся и анархическим капитализмом с его безработицей и нищетой», о победе генеральной линии партии, о превращении Советского Союза в индустриально-колхозную страну, о том, что поведение оппозиции объективно выражало сопротивление мелкобуржуазной стихии социализму, и т. п. Объявлялось и о том, что Раковский снимает свою подпись с «платформы 13-ти» (проекта платформы оппозиции 1927 г.).
Но выдвижение международного обоснования заявления сразу ставило под сомнение признание внутренних успехов руководства ВКП(б), так как речь прежде всего шла о необходимости сплочения перед лицом «фашистской» угрозы.[1321] Далее, заявляя о своем отказе от критических суждений в отношении государственного строительства в СССР, Раковский брал на себя смелость вновь возвратиться к критике. «Отсюда, конечно, не следует, что нужно закрывать глаза на недочеты аппарата, на его тенденцию к бюрократизации и разбуханию, а также на то, что само государство играет роль преходящую», – писал он. Это было важное суждение, существенно расходившееся и с теоретическими сталинистскими догмами об укреплении государства по мере строительства социализма и перехода к нему, и с практикой сформировавшейся тоталитарной системы.
Наконец, в условиях, когда славословия по адресу Сталина лились уже широким потоком, Раковский, несколько раз обращаясь к его высказываниям, не позволил себе ни одного верноподданнического демарша. Максимум, на что он пошел, было указание на «глубокую политическую проницательность, которую проявило руководство партии во главе с т. Сталиным». Здесь, как видим, доминировал «коллективный контекст». Явные следы эзопова языка прослеживаются в следующих словах: «Я должен остановиться на борьбе троцкистской оппозиции против внутрипартийного режима, который она всегда тесно связывала с именем товарища Сталина. Мы вносили в эту борьбу большую ожесточенность. Она не находила оправдания уже тогда, поскольку внутрипартийный режим складывался при нашем участии в руководстве партии и поскольку мы продолжали считать себя защитниками организационных принципов большевизма».
В свете этого высказывания, не являвшегося одобрением внутрипартийного режима, а скорее указанием на сопричастность оппозиционных деятелей к его формированию, весьма двусмысленно звучало и сказанное вслед за этим: «Тов. Сталин является воплощением именно этой большевистской идейной непримиримости, организационной дисциплины, единства слова и дела». Такая «похвала» Сталину являлась своего рода эвфемизмом ленинской характеристики Сталина из «Письма к съезду», что легко могло быть понято всеми теми партийными деятелями, которые знали письмо Ленина. В оценке Сталина Раковский резко расходился с Сосновским, который униженно восхвалял «историческую фигуру вождя нашей эпохи». Так что, если в основе текста заявления лежал некий текст, который был Христиану Георгиевичу подсунут, он явно основательно над ним поработал, однако так, чтобы усыпить бдительность идеологических начальников.
Разумеется, все подтексты и двусмысленности заявления Х. Г. Раковского широкой массой восприняты быть не могли. Она поняла этот документ как полную идейную капитуляцию, что, собственно говоря, не было далеко от истины. Именно так трактовались телеграмма и заявление Л. Д. Троцким.
В июле 1933 г. Троцкий оставил остров Принкипо в Мраморном море, где находился после изгнания из СССР, переехал во Францию, где развернул борьбу за создание IV Интернационала (с лета 1935 г. он жил в Норвегии, под Осло, а в январе 1937 г. переехал за океан, в Мексику). Под руководством Троцкого в августе 1933 г. была образована Международная коммунистическая лига, взявшая курс на разрыв с компартиями и образование самостоятельных организаций в национальных и международном масштабах. По существу дела, в международном рабочем движении с этого времени начинается формирование троцкистского течения, в основе которого лежала конфронтация с Коминтерном. При этом троцкизм являлся не самостоятельным идейным течением, а своеобразным прочтением некоторых основополагающих идей Маркса, Энгельса и их последователей. Такой поворот событий предопределил жесткое, непримиримое отношение Л. Д. Троцкого к телеграмме и заявлению Х. Г. Раковского.
Позже, в апреле 1937 г., во время независимого следствия в Койоакане по поводу обвинений, предъявленных Троцкому на московских процессах в августе 1936 и начале 1937 г. (это следствие проходило под председательством известного американского философа и педагога Джона Льюи), Троцкому был задан вопрос, кого он может назвать из оппозиционеров, которые после исключения из партии не капитулировали. В ответ он назвал двоих, кто капитулировал в последнюю очередь, – Раковского и Сосновского: «Они были тверды до 1934 года»; «Оба они капитулировали один за другим».[1322]
31 марта 1934 г. (то есть еще до появления заявления Раковского) Л. Д. Троцкий написал статью «Что означает капитуляция Раковского?»,[1323] в которой, правда, отметил, что Раковский не отрекся от своих взглядов и не стал петь хвалебных гимнов бюрократии, не занялся самооплевыванием. Но в то же время показательным был сам заголовок, а в тексте статьи Троцкий со свойственной ему афористичностью писал, что Сталин победил Раковского при помощи Гитлера. «Это означает, однако, лишь то, что путь Раковского ведет в политическое небытие».[1324] Еще более резким было заявление «Представительства русских большевиков-ленинцев за границей» (фиктивной организации, ибо фактически таковыми были только Троцкий и его сын Л. Л. Седов), в котором телеграмма Раковского оценивалась как акт «политического разоружения».[1325] Эмигрантский «Социалистический вестник»[1326] также оценил отправку Раковским телеграммы в ЦК ВКП(б) как капитуляцию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});