Купец жаловался на злосчастную судьбу, вспоминал, какой он был всемогущий несколько дней назад, обижался вслух, падал духом еще ниже, говоря, что теперь уж все равно, и в конце концов поведал причину своего ареста. Оказалось, что сын его, собиравшийся стать храбрым воином и сражаться под знаменами Фалкона, проявляя доблесть, подслушал разговор между Бошем и каким-то купцом-южанином, в котором упоминался Фалкон. Терминологии сын не уловил, но понял, что разговор ведется в недоброжелательных тонах, и поспешил, как истый патриот, во дворец, где попросил свидания с любым из руководителей охраны. Руководитель принял донос к сведению, записал показания и адрес, и вскоре за Бошем пришли. Сына его похвалили, пожали ему руку, и отпустили гулять. Особняк перевернули вверх дном и конфисковали, выставив там охрану. Сына обратно уже не пустили. Теперь он, наверное, жалеет о содеянном, ибо куда ему деваться? Соседи его к себе не пустят — сын опального купца никак не подходит на роль желанного гостя. В дом для беспризорных детей он не пойдет, поскольку там такие звери живут, что никому не пожелаешь. Где он теперь, глупый щенок — шляется, небось, по улицам, милостыню просит, а какая нынче милостыня? В Создателя никто не верит, и всем, кто просит милостыню, говорят — иди работай!
Комод слушал всю эту чушь и не знал, что лучше — одиночество или причитания сокамерника. Он ждал прихода охранников, ждал суда, прикидывал возможность казни без суда, надеялся, что, может, ему принесут яд, пытался писать плохим пером на скверной бумаге письмо Фалкону с уверениями в преданности — словом, не находил себе места. А тут еще этот зануда, который хочет все время говорить, и только о себе и о своем сыне, которого он нисколько не винит, нет, не винит, ибо обстоятельный купец должен все предвидеть, все возможности, и быть значительно осторожнее — это же первый закон для деловых людей, первейшее дело!
Купец уснул, а когда проснулся и начал было причитать снова, Комод вдруг пересел к нему и сказал, делая круглые глаза:
— Шшш! Тихо.
В коридоре-тоннеле послышались шаги. Где-то отодвинули решетку. Раздались приглушенные крики. Потом опять открыли решетку, уже другую, ближе. Опять крики.
Купец Бош повертел головой, сел, глаза его наполнились ужасом. Комод поразмыслил, облился холодным потом, посмотрел вокруг, и поспешно задул свечу.
Опять шаги, опять лязг замков, опять крики — умоляющие, истеричные. Да тут же всех подряд просто убивают, подумал Комод. Батюшки, батюшки. Почему? Может, в городе что-то случилось? Вот, опять, совсем близко! Отодвигают решетку. Крик. Треньканье тетивы! Да, заключенных пристреливают. Всех подряд? Или нет?
— Эй! — раздался голос в коридоре. — С той стороны все?
— Да! — откликнулись сразу два голоса.
— А здесь проверил?
— Да, все нормально.
Комод и Бош затаили дыхание. Голоса раздавались совсем близко.
— Ну, что, идем? — сказали в коридоре.
— Да пошли, вроде все, — ответили ему.
Загремели сапоги по утрамбованной глине. Голоса и шаги удалялись. Удалялись. И пропали.
— Что это было? — шепотом спросил Бош.
— Не знаю, — сказал Комод. — Наша пещера за поворотом. Может, нас не заметили.
— Хорошо бы, если так.
Комод прислушался. Во втором нижнем уровне стояла абсолютная тишина. Даже крысы не шуршали и не бегали.
На всякий случай Комод подождал — так долго, как только смог, примерно четверть часа, после чего он нашарил огниво и зажег свечку. Сунув лицо меж прутьев решетки, он сказал сценическим шепотом:
— Эй! Хо! Есть кто-нибудь?
Никто не отозвался.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ. В КРОНИНЕ
Устроив себе кабинет в восьмиугольной башне на крыше ратуши, предварительно выселив из нее мэра, Зигвард занимался делами управления, вернее, пытался заниматься, а ему мешали. Об этом ему когда-то рассказывал Кшиштоф. Взяв власть в Висуа, брат Забавы едва не потерял ее в первую же неделю, и дело было вовсе не в повстанцах, заговорщиках, или дворцовых интригах — нет. Новая власть едва не захлебнулась в лавине доносов.
Тоже самое происходило теперь в Кронине. Убедившись, что в городе действительно произошли перемены наверху, сперва чиновники, а затем и частные лица, начали писать доносы друг на друга и заваливать ими новое правительство. Зигвард нанял дюжину секретарей, но вместо того, чтобы заняться сортировкой доносов, отделяя глупость от действительно стоящих предупреждений, секретари стали писать доносы сами.
Излюбленной темой доносов было то, что в последующие века называли коллаборационизмом. Понятно, что живя двадцать лет под властью узурпатора, невозможно так или иначе с ним не сотрудничать — хотя бы просто платя налоги. Таким образом, в коллаборационизме был замешан весь город и окрестности. Поскольку всем жителям Ниверии вменялось прославлять Фалкона при каждом подходящем случае, а такие случаи предоставлялись им каждый день, начиная с момента пробуждения в собственной постели — само по себе случай вполне подходящий — коллаборационизм был налицо. Некоторые доносы так и начинались — «Все эти двадцать лет имярек прославлял узурпатора». Иногда писали «узурпера» или «зупетера» — кто как слышал и понимал, но сути дела это не меняло.
Были и серьезные обвинения.
«Всячески препятствовал приходу законной власти и намерен заняться саботажем теперь».
Или:
«Намеренно переиначил цифры, дабы законная власть, которую мы все с таким нетерпением ждали, потеряла все свои средства».
Или:
«Открыто объявил о своих планах убить законного нашего любимого Великого Князя и всех членов его министрации».
Или:
«Пекарь Бубло страшный человек. Он свел в могилу двух жен, все его сыновья стали преступниками, а дочери проститутками, он и до вас, князь, доберется, вот увидите, и лучше бы вам его остановить, пока не поздно. А хлеб он печет очень черствый, а цену заламывает такую, что хоть плачь, а у меня и так семья большая».
Зигвард читал это послание к концу дня, уставший и начинающий звереть от проявлений человеческой низости, и только поэтому оно его не рассмешило. Врет наверное, подумал он, наверняка не очень большая у него семья.
Поимка разведывательного отряда и радость фалконовых приспешников по этому поводу дала возможность славскому десанту пройти незаметно в юго-восточном направлении. Шпионы Фалкона следили за Северной Дорогой, и, расслабившись, пропустили марш-бросок. Прискакавший из Изумрудного Леса славский курьер доложил, что войско Князя Гленна остановилось.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});