Число студентов вузов на территории РФ в 1970–2005 гг. (на 10 000 жителей)
Лавинообразное движение распада России во времени и в пространстве, в истории и в географии на рубеже тысячелетий приостановилось. Сказать, что центробежные тенденции в эти годы были окончательно побеждены центростремительными – невозможно, но их соотношение уже не так катастрофично, как в 1992–1995-м гг. Российский народ можно было бы сравнить с группой альпинистов, сорванных лавиной и стремительно несущихся в бездну. Но падение приостановилось, сорвавшимся удалось зацепиться за какой-то скальный карниз, и альпинисты начинают осторожный и рискованный подъём туда, где виден источник света.
6.1.19. Русское Зарубежье возвращается в Россию
В передовице «Вестника РХД», откликавшегося регулярно на события в советской России, была высказана в 1977 г. мысль, что к 60-летию русской революции «стало ясно почти всем, что советский опыт – катастрофическая неудача», и выражена твердая надежда, «что 70-летие или 75-летие революции (история медленна!) будет в России уже не праздноваться, а отмечаться траурным поминанием «миллионов убитых задёшево»…» Надежда эта осуществилась с хронологической точностью.
К моменту перестройки в Русском Зарубежье почти не оставалось представителей первой волны эмиграции, да и в ее втором поколении их было немного. Численно доминировало и было активно третье поколение – внуки тех, кто ушел из России, не покорившись коммунистическому режиму, сознательно предпочитая рабству изгнание. С потомками первой эмиграции соединились прочнейшим образом русские второй волны, оказавшиеся вне России в результате Второй мировой войны. К концу 1980-х гг. между представителями первых двух волн было заключено множество браков, родилось бесчисленно детей, соединивших в себе кровь первой и второй волны. А семьи, большей частью, в Русском Зарубежье были большими, детей рождалось много.
Живое и первенствующее место перед перестройкой занимала третья эмиграция, и когда просматриваешь журналы, будь то третьеэмигрантский «Континент» или скорее выражающие вторую эмиграцию «Грани» и «Посев», то бросается в глаза, сколько места в них уделяется авторам, живущим в советской России или недавно из нее выехавшим. Обличительный голос Солженицына, неукоснительно направленный на скорое освобождение России, раздавался громко и властно, но в третьей эмиграции был далеко не всеми услышан.
В середине 1980-х гг. горбачевская перестройка вызывала среди третьей эмиграции споры. В журнале «Синтаксис», созданном Андреем Синявским, в неподписанной передовице (номер 18 за 1987 г.), отмечалось, что эти споры больно задевали эмиграцию. «Одни говорят: «дай Бог». Другие: «поживем – увидим». Третьи: «не поддадимся на очередной советский обман». На вопрос в Россию «чем вам помочь?» уцелевшие диссиденты пишут: «только, пожалуйста, не мешайте». Оказывается, мы – вне игры…» В каком-то смысле этот горький вздох был справедлив. События развивались в Советском Союзе с такой быстротой, свобода возвращалась так стремительно, что Зарубежью оставалось только внимательно следить за ними, а о каком бы то ни было участии, а тем более влиянии на них не могло быть и речи…
Но участие и влияние, конечно же, было, только оно было косвенным. И не случайно, что с отменой цензуры в 1988 г. и даже за год до отмены вал переизданий литературы русской эмиграции хлынул сначала на страницы «толстых» журналов, а потом и отдельными изданиями, часто на почти оберточной бумаге, но стотысячными тиражами. И те первые издания Николая Бердяева, прот. Александра Шмемана, прот. Сергия Булгакова, Георгия Федотова, прот. Георгия Флоровского раскупались полностью.
Перестройка и вскоре последовавшая отмена полицейских ограничений на въезд в Россию выходцев из Русского Зарубежья вызвали подьем интереса к «исторической родине» даже у тех, кто постепенно отвык жить Россией, врос не только бытом, но и помыслами в повседневность «страны пребывания». Поездки в Россию участились. Старики просили своих детей отвезти их поклониться земле отчизны перед смертью.
Другие искали возможности начать в России свое коммерческое дело, пойти преподавать в школы и университеты. Поэтесса и певица русской эмиграции Анна Бетулинская (Марли, по мужу – Смирнова) в январе 1992 г. послала Б. Ельцину слова и музыку написанного ею гимна России: «Русь зовет: Все вперёд / из глубин нашей стихии. / Вновь пахать, / вновь ковать, / поднимать алтари…» Даже государственные служащие и офицеры армий НАТО русского происхождения с нетерпением ждали, особенно после августовской революции 1991 г., что их позовет новая власть помочь восстанавливать естественный строй жизни, созидать несоветскую русскую армию, некоммунистический государственный аппарат, нечекистскую госбезопасность. Потомки граждан старой России предполагали, что послекоммунистическая родина отнесется к ним так же, как отнеслись к своим изгнанникам страны Восточной Европы и Балтии. Там гражданство для изгнанников и их потомков было восстановлено автоматически и давалось по заявлению. При этом разрешалось и двойное гражданство. Такая политика естественно вытекала из объявления своего коммунистического правления незаконным (соответственно, незаконным было и лишение гражданства коммунистической властью) и из принципа правопреемства с докоммунистической государственностью. Поскольку новая Россия оставалась продолжательницей СССР, то и к русским эмигрантам отношение было иным. Приглашений и призывов они не дождались в 1990-е гг. и многие разочарованно отошли от русской жизни.
А между тем, вернувшиеся в послекоммунистические страны их изгнанники во многом оздоровили и преобразили строй жизни своих стран, дали обществам очень необходимую некоммунистическую прививку. Этого в России не произошло, хотя такая прививка, из-за длительности подкоммунистической жизни была нам, наверное, нужнее, чем полякам или эстонцам.
И всё же, несмотря на препоны, Русское Зарубежье стало возвращаться в Россию. «Завязались связи и сомкнулись концы», – вспоминала в начале 2000-х гг. Анна Бетулинская (1917–2006). Немногие переехали насовсем, но многие жили подолгу, приобрели здесь квартиры, нашли работу, организовали фирмы. Немало молодых эмигрантов обзавелись в России семьями и теперь «жили на две страны», но если речь идет о первой и второй волне, с явным тяготением к перемещению в Россию. В Москве даже возникло особое общество русских эмигрантов, обосновавшихся снова в России.
Среди переехавших и сын знаменитого историка Сергея Пушкарева – Борис, и сын председателя кадетского движения – Борис Алексеевич Йордан, и известный журналист Павел Хлебников, и правнук П. А. Столыпина – Николай Случевский, и поэт Юрий Кублановский. Все они и многие другие не просто переместились пространственно, но активно включились в общественную, культурную, хозяйственную жизнь. Павел Хлебников, видимо, за свои журналистские публикации, критиковавшие российский дикий капитализм и его «героев», поплатился жизнью. Алексей Борисович Йордан, председатель Кадетского русского объединения в Зарубежье (отец Бориса Йордана) организовал специальный фонд содействия восстановлению кадетских корпусов в России, и этот фонд, носящий после его смерти в 2005 г. его имя, много сделал для материальной поддержки и культурного развития кадет.
Огромный резонанс и в России и в Зарубежье имело возвращение из изгнания Александра Солженицына в мае 1994 г. Солженицын встретился с Президентом Ельциным, начал вести передачу на телевидении, но постепенно критика многих злоупотреблений «высокопоставленного грабительства» сделала его нежелательной фигурой на официальных телеканалах. Грустные выводы лауреата Нобелевской премии о происходящем в стране запечатлелись в книге «Россия в обвале» (1998) и в ряде интервью и выступлений.
Свидетельство очевидца
«Сколько ни ездил я по областям России, встречался со множеством людей – никто ни в личных беседах, ни на общественных встречах, где высказывались самые многосотенные жалобы на современную нашу жизнь, – никто, никто, нигде не вспомнил и не заговорил: а каково нашим тем, отмежеванным, брошенным, покинутым?… За чужой щекой зуб не болит. Горько, горько – …Мы утеряли чувство единого народа» (с. 68–69).
«Беженцы в своих многочисленных бедствиях встречают не только бесчувствие властей, но – равнодушие или даже неприязнь, враждебность от местного русского населения… «Что приехали? нам самим жрать нечего!». В Чудове отключили к зиме отопление в беженских бараках. Пишут и о случаях поджога беженских домов. И это – самый грозный признак падения нашего народа. Нет уже у нас единящего народного чувства, нет благожелательства принять наших братьев, помочь им. Судьба отверженных беженцев – грозное предсказание нашей собственной общерусской судьбы» (с. 70–71).