Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

— Что ты об этом думаешь, парень?

Старик, такое впечатление, просто обожал выставлять напоказ разнообразные недостатки мальчика, настоящие и мнимые. Так, его грудная клетка оказывалась впалой, как внутренность калабаша, ноги — кривыми, как у бабуина, ступни — медлительными, как черепахи, и при этом куда менее привлекательными на вид. Его пуканья были менее звучными, чем у плодоядного голубя, а пенис можно было принять за крысиный хвостик. Подобные замечания всегда сопровождало старческое хихиканье, призванное их подсластить. Вчера старик заявил, что ходит мальчик так, словно в задницу ему забилась змея, после чего буйно хохотал, восхищенный собственным остроумием, — все это ему представлялось очень забавным. Да, он был тощим и длинным, но не больше, чем другие мальчишки. Ходил он нормально — с нормальной скоростью. Пенис у него был больше крысиного хвостика. Но этот усохший старик и в самом деле лишится чуть ли не всяких удовольствий, если перестанет осыпать меня оскорблениями, рассуждал мальчик; как следует все обдумав, он решил не давать этому зубоскалу с обезьяньим лицом затрещину (первое побуждение) и не совать ему в ухо козий навоз (второе побуждение), но переносить все выпады с величественной стойкостью и с тем презрением, которого они заслуживали. Это, самое последнее, унижение было менее откровенным, чем обычно, но все же стояло в одном ряду со всеми остальными. Мальчик окинул штуковину долгим взглядом, удержался о, того, чтобы швырнуть ее на пол или в старика, но изогнул губы со скрытой насмешкой и сказал:

— Ну?

Это был тщательно вылепленный глиняный пенис, по меньшей мере в восемь дюймов длиной, стоявший торчком на своем комле, с телом, головкой и толстой веной, что извивалась вдоль него, напоминая питона, наполовину погруженного в воду.

— Ну? Что это значит — «ну?». Что ты, парень, об этом думаешь?

— Ничего.

Вошла Игуэдо, бросила один-единственный взгляд на штуковину и тут же заухала от смеха.

— Ну так что же, старик? — задыхаясь, проговаривала она между приступами хохота. — Теперь твои глаза укатились туда же, куда и яйца? — Она подняла пенис и принялась им размахивать. — Ты сделал его, чтобы я не скучала, а, старичок?

Старик зашелся до колик, когда она стала тыкать штуковиной в его сторону.

— Осторожно, — увещевал он. — Он… еще не… — Договорить он был не в состоянии.

— Еще не затвердел? Это ты хочешь сказать? — Она опять расхохоталась. — Еще не затвердел? Ох, да это у тебя не затвердевал со времен Эри!

Оба повалились на пол от неистового смеха. Мальчик смотрел на них сверху вниз. Зрелище было более чем отталкивающим — двое стариков, ведущих себя таким образом. Как будто они пьяны. С таким же успехом они могли бы кататься голыми, прямо вот здесь, перед ним. Нечто подобное каждую ночь, похоже, и происходило. Он стоял, раздумывая, не лучше ли просто уйти, но парочка постепенно успокоилась, смех и непристойные шутки перешли в фырканье и сопение, ахи и охи. Старик задрал на него глаза.

— Игуэдо, он нас не одобряет. Взгляни-ка, как он на нас смотрит, а?

— А кто бы тебя, старик, одобрил? — парировала она, поднимаясь, чтобы принести еду.

Когда они уселись на циновки, старик принялся целыми горстями закидывать ямс себе в рот, жалуясь, по своему обыкновению, на его горьковатый вкус.

— Да у тебя же тыщу лет копилось во рту обезьянье дерьмо, старая ты ленивая свинья! — рявкнула в ответ Игуэдо. — Вот откуда этот вкус. Почему бы тебе не прополоскать свою пасть?

Старик скатал у себя во рту шарик из толченого ямса и выплюнул его через дверь.

— Все равно завтра сам себе будешь готовить, если только сумеешь с этим управиться и не отравиться! Будешь жрать, что захочешь, и сам себе жаловаться.

Старик так и уставился на нее.

— Готовить? Мне?

— Иду в Оничу, — коротко ответила Игуэдо.

Мальчик ел не отрываясь, стараясь как можно меньше на них смотреть. Сейчас снова начнут разоряться, думал он, а потому глядел в свою чашу с едой, жевал, глотал и не поднимал глаз. Большая часть мужчин была в Ониче. Там проводилось собрание, которое как-то касалось онье оча — белых людей, — о которых все говорили и которых никто не видел. Если бы его приняли к себе ммо, то и он тоже был бы в Ониче, обсуждая, что делать с белыми людьми, хотя в потаенных своих мыслях он все еще путал их с прокаженными, ведь и о тех и о других говорили только шепотом, да и слова при этом звучали почти одинаково. Вместо этого он торчит здесь, растрачивая жизнь на древесный уголь да на стариковские причитания.

— Что это им в Ониче понадобилось от тощей старухи? — заканючил старик, слегка подвывая. — Зачем тебе туда идти?

Игуэдо заговорила отрывистее, чем прежде.

— Уссе вернулась.

Мальчик в изумлении вздернул голову.

— О, да посмотри-ка, как он ушки навострил! — протянул старик. — Слегка неравнодушен к ней, а, парень? М-м-м? Ты бы с этим поосторожней, а не то она откусит тебе твои маленькие яйца!

Он подтолкнул мальчика локтем, и тот нахмурился.

— Твои кто-то давным-давно откусил, — ощерилась на него Игуэдо. — Все равно они там гнили, ты же так долго не пускал их в дело.

— Вот почему у тебя изо рта так воняет, — рассмеялся старик, — ты ведь всегда сосала их, как только удавалось до них добраться.

При этих словах он сотряс воздух ветрами.

Игуэдо с секунду испепеляла его взглядом, затем подалась вперед и спокойно опорожнила свою чашу старику между ног. Мальчик смотрел то на одного, то на другую, уверенный, что на этот раз дело дойдет до драки. Старик опустил глаза на дымящуюся массу, потом поднял их на Игуэдо. Та не сводила с него взгляда. Он набрал горсть горячей слякоти, осмотрел ее, перебрасывая из одной руки в другую, отправил к себе в рот, прожевал и ухмыльнулся.

— Тупой старикашка, — сказала Игуэдо.

Все трое стали есть в молчании.

— Я думал, что Уссе умерла, — сказал мальчик, выдержав подобающую паузу.

Игуэдо помотала головой.

— Ее нашли иджо на берегу моря.

Тогда в разговор снова встрял старик, лепеча всякие глупости и поддразнивая мальчика, словно тот признался в какой-то великой страсти. Он изо всех сил старался не обращать на это внимания, продолжая есть и вспоминая, как эта внушавшая немалый страх дочь Анайамати, бывало, брела по деревне в мрачном молчании или дралась со своими братьями, пока у всех троих не шла кровь носом. Он, как и все его друзья, боялся Уссе. Они были маленькими мальчиками, а она — дочерью Эзе Нри. Потом в один прекрасный день она ушла из деревни и больше не появлялась, и их матери начали бранить их, ссылаясь на ее пример, веля не ходить туда, не ходить сюда, потому что «так делала Уссе, а вы сами знаете, что с ней случилось…».

Но на самом деле никто совсем ничего не знал. «Уссе» была чем-то вроде того мальчишки из сказки, который не хотел мотыжить участок своей матери, где росли масличные пальмы, удрал в лес, отрастил себе хвост и превратился в обезьяну. Что же с ним сталось? — гадал мальчик. Он не вернулся. А Уссе ушла не потому, что не хотела мотыжить землю, или носить воду, или рубить дрова, или даже готовить древесный уголь. Она исчезла из-за белых людей. А теперь вернулась обратно. Возможно, по той же причине, а возможно, из-за своего отца, который вот уже многие годы как не может проснуться… Или из-за чего-то совсем другого. Никто никогда не знал, о чем она думает, эта Эзе Ада.

Игуэдо принялась выскребать горшок. Старик похлопал себя по животу и огласил воздух затяжной отрыжкой.

— Что ж, завтра будем есть аду и пить воду из ямы, — проворчал он себе под нос. Потом обратился к мальчику: — Какой теперь высоты твоя куча угля? С тебя будет?

Мальчик помотал головой. Древесный уголь был свален в углу двора. Старик прекрасно знал, насколько она велика. Если сегодняшние труды принесут обычные два узла, тогда, прикинул он, эта куча станет выше его головы. Тогда с выжиганием будет покончено — и, может быть, ему удастся отправиться в Оничу, где он еще ни разу не бывал. Он никогда нигде не бывал, кроме этой деревни.

Старик поднялся и подошел к задней стене, где со штабелей деревянных лотков, которые благодаря ручкам и мелким отделениям походили на дурно изготовленные храмы чи, свисали многочисленные мешки. Неожиданно он повернулся и швырнул через комнату больший белый камень. Мальчик пригнулся, но камень ударился об пол перед ним. Старик что, пытается его убить?

— Пчелиный воск, — сказал тот, идя обратно с пустым мешком. — Хочешь заняться этим вместо древесного угля?

Мальчик разгневанно смотрел на него.

— Успокойся, успокойся. Когда эти старые кости перестанут путаться под ногами, нам ничто не помешает взяться за работу. Этот воск, подними его — ну, давай же, — он для формы. Ты поймешь, в чем здесь штука. А это, — он поднял глиняный фаллос, — будет внутри его, точно так же, как вот это, — он сделал вид, что распахивает набедренную повязку, — будет внутри Игуэдо. А, Игуэдо? — Он стал хихикать, все громче и громче, а Игуэдо принялась визжать, хотя оставалось не слишком-то ясным, от ярости или же от счастливого изумления. — А, Игуэдо? Хе-хе-хе-хе…