Читать интересную книгу Носорог для Папы Римского - Лоуренс Норфолк

Гребцы стали забирать к правому берегу, где сплошные густые заросли подкрадывались к самой кромке воды, вздымаясь перед ними, пока над лодкой не начали возвышаться плотные утесы растительности, в которых кроны огромных тополей выглядели колеблющимися уступами и навесами. Еще ближе — и стена раздробилась на сучья и ветви, колючие кусты, украшенные крошечными алыми цветами и петлями лилового вьюнка. Там и сям обнаруживались прогалины, через которые она мельком видела прохладную, тенистую лесную чащу. Потом берег снова отступил, а немного позже из леса вырвалась река Энгенни, чтобы смешать свои более яркие, но тоже коричневые воды с великим потоком, по которому они плыли; течением Энгенни пирогу оттолкнуло еще дальше. Они почти достигли Ндони, приближался вечер, но останавливаться они не захотели. Позже таким же образом покажется река Ораши с пучком меандров, который, казалось, отскочил от основной водной массы, а после этого слияния появится деревня Осомари. Но там они тоже не остановятся. Весла вздымались и падали, вздымались и падали. Спины людей сгибались и напрягались, чувствовалось, что они устали, однако ход пироги не ослабевал. У Атани река расширялась, и противоположный берег ужимался до далекого крохотного гребня, где многие годы назад, в другой жизни, какой-то мальчик ловил рыбу в затененной заводи, а она сидела, зарываясь пальцами ног в прохладную землю, и наблюдала за ним. Там они и остановились.

Сначала белые люди были болезнью, и никто не знал, что делать. Они являлись из-за моря в больших лодках с белыми крыльями, и рты их были полны крови и обмана, которые они выплевывали на тех, кого встречали. Их оружием были легкие мачете, слегка изогнутые, и огненные палки, которые они подносили к своим глазам. Раздавался мягкий хлопок, появлялся дым, а потом тот, на кого была направлена палка, падал замертво. Грудные клетки у них были толстыми как стволы деревьев, а ноги — тонкими, как прутья. Они молчали, часто целыми днями, а потом вдруг разражались криком, меж тем как их тела оставались совершенно неподвижны. Большинство из них были чрезвычайно уродливы и дурно пахли. Они не закапывали своих экскрементов. Они были задиристыми и могущественными волшебниками. У них не было женщин. Их речь походила на кашель. Суша их пугала, и они проводили на ней как можно меньше времени. Сильно разозлившись, они могли одним взмахом руки уничтожать целые деревни. Земля, на которой они стояли, взрыхлялась, а почва так разогревалась, что дымилась. Оскорбить их было невозможно. Никто не знал, что делало их такими злыми, или безобразными, или белыми, или красными, или какого там они были цвета, во всяком случае, не знал никто из племени иджо, а потому это, скорее всего, было какой-то болезнью, безумием, злым духом, поселившимся в их головах, заткнувшим им глотки и неизгоняемым. Большинство из этих домыслов, как понимал Намоке, были чепухой.

Четыре раза приходили и уходили дожди с той поры, когда они с Уссе сидели в хижине старого иджо и слушали, как тот ворчал и шкворчал, перепрыгивая от Нембе на морском берегу к акулам на их рыболовных участках, а затем, после калабаша пальмового вина, к белым людям… Анайамати еще не впал в свой сон, но уже был близок к этому, и он был осторожен, их Эзе Нри. Слишком осторожен, как считала его раздражительная и непоседливая дочь. Знатные люди усаживались рядом, разбивали кокосовый орех, передавали друг другу калабаш и говорили об этих «белых людях». И снова говорили. И опять. Она была слишком нетерпелива, дочь Анайамати, слишком необузданна, и в конце концов она взорвалась, высмеивая их осмотрительность, расхаживая перед ними с заносчивым видом и бросаясь предположениями, что никто из них и не пикнет, а потом разрыдалась, совершенно в них разочарованная. Была ли она права? Анайамати при виде такого позора покачал головой, а потом нарушил тяжелое молчание словами: «Иногда мне кажется, что она сама Эзоду…» Он комично закатил глаза, и все рассмеялись, щадя его чувства, а потом вернулись к томбо и пустопорожней болтовне. Слышала ли она их? Они были осторожными старыми людьми, действующими так, как обычно действуют осторожные старые люди, и принимающими решения, свойственные осторожным старым людям. Она все равно ушла бы, говорил себе Намоке.

Позже они узнали, что в племени бини, живущем к западу от них, на том берегу реки, уже были несколько белых возле Уготона, хотя в сам город их и не пускали, а еще больше их было на побережье моря, где они выстроили каменную крепость. Голод уводил людей племени нри все дальше, туда, где прежде они никогда не бывали, и, куда бы они ни зашли, везде теперь рассказывали об этих белых. На востоке и на юге, вплоть до Мпинде в землях, где правил Нзинге Нвембе, на западе и севере, вплоть до земель народа дьюла, снова и снова слышали они все те же истории. Однажды у побережья появлялись огромные лодки, увешанные белыми парусами, затем лодки поменьше гребли к берегу, и в них были белые люди, которые торговали, хорошо или плохо, а потом снова уплывали до следующего года. Каждый год они задерживались чуть дольше, и иногда некоторых оставляли (в качестве выкупа? или то было наказание?), а иногда строили для себя дома. Согласно Нвембе, они добрались до Нголы, населенной племенем мбунду, после него самого, точно так же, как до него появились в землях племени калабари, а до этого — среди нембе, иджо и еще западнее, в землях бини и варри, а в северных землях, дальше по побережью, вплоть до пустыни, где ничего не растет и обитатели которой ничего не строят, но каждый день, проснувшись, спасаются бегством от ярости солнца, пока не настанет ночь и они снова не уснут. Белые люди являлись с севера. Уссе отправилась за ними в погоню. Теперь она возвращалась. Люди нри слушали эти истории и отмечали, что рассказчики испытывают неловкость. Белые люди были слабы и малочисленны, но что-то в них пугало. Что-то скрытое от них самих. Возможно, глупые иджо были правы, думал теперь Намоке: белые люди были болезнью.

И никто не знал, что делать. Ни узама, вожди народа бини во главе с обой Эсиги, теперь пробиравшиеся вдоль берега реки и похожие на аистов в своих белых одеяниях. Ни советники Алафина из Ойо, мудро кивавшие друг другу недалеко от них. Ни Аворо из Эси, тайно совещавшийся с полусотней своих предков в изысканно выстроенном святилище джу-джу, которое его подданные воздвигли за хребтом, а по окончании переговоров разберут на части и унесут. (Когда же у них у всех иссякнет терпение? — гадал Намоке. Через неделю? Через месяц?) Ни Тсоеде, эзе племени Нупе, который прибыл в паланкине высотой с тополь, переносимом шестьюдесятью рабами, и которому еще предстояло с него спуститься. Ни Ачаду от аттахов Иды, постоянно укрытый широкополой шляпой, с которой свисали платки, доходя ему до лодыжек, ни óни народа ифе, приславший самого старшего и самого младшего из своих сыновей. Ни посланцы властителя Конго, один из которых утверждал, что был в доме короля белых, но рассказывал лишь, что там было холодно, ни люди из страны Ндонго, правительница которой разрешила белым торговать, начиная от устья реки Данде. Ни одум — вечно пьяный вождь тех калабари, что живут на Авоме. Никто из племени аро, или племени урагга. или племени экверре, или племени этче, или племени аса, или племени ндокинор, или племени оки, — некоторые уже возвращались в свои деревни, те были всего в трех-четырех днях пути. Ни племя анам, жившее за рекой у Асабы, ни нди-мили-нну, ждавшие возникновения песчаного острова, который в это время года появляется посреди реки, медленно поднимаясь над поверхностью, прежде чем в одно прекрасное утро не вырастает до своих истинных размеров, ни иджо и нембе, мирно разбившие лагерь вместе — в своем роде чудо. Ни люди племени озо, которым принадлежит эта деревня или принадлежала раньше, прежде чем слово, посланное от нри, собрало более тысячи человек из примерно трех дюжин народов внутри лагеря, расползшегося по берегу реки почти до той излучины, где к широкому течению присоединялась Анамбра. Никто из них не знал, что с этим делать, как не знал, например, о том, откуда приходит дождь и куда уходит, или почему в один год ямс растет хорошо, а в другой — плохо. Поэтому они обратились к нри, и нри созвали всех на переговоры, ненадолго превратившие Оничу в город.

Земля по обе стороны лагеря слегка поднималась, образуя отлогие горбовидные гребни выглаженной дождями и высушенной солнцем красной глины, которая выступала из леса и внезапно обрывалась у края реки. Выбрав удобную позицию, Намоке глядел вниз на россыпь выстроенных наскоро хижин, навесов и святилищ, крытых циновками из рафии или из длинной травы, которая в изобилии росла после отступления половодья. Люди, сновавшие между домами этого неосновательного города, были советниками, вождями, священниками, принцами, носителями разных титулов, а с учетом сопровождавших их слуг и рабов население города было во много раз больше. Все они, так или иначе, желали этих переговоров, и теперь, спустя всего двенадцать дней после их начала, они выказывали нетерпение. Те, у кого уже имелись торговые сношения и договоры с белыми, разорвали их в знак уважения к тем, кто считал, что чужеземцы ничем не лучше крыс в курятнике. Никто ни в чем не соглашался с другими, а общим было лишь желание, чтобы нри ответили на вопросы, порожденные их беспокойством… Они хотели, чтобы на грозовом облаке перед ними явился Эзе Нри и сказал им, что делать, и это было крайне глупо, потому что люди нри никогда никому не указывали, что делать. Благодаря нри было созвано это собрание, не более того. Намоке шел, волоча обутые в сандалии ноги среди свежих побегов травы, пробивавшихся сквозь запекшуюся железистую почву. На отлогий глинистый берег, простиравшийся ниже, были вытащены не меньше четырех десятков пирог. Дальше по берегу стояло обири, со всех сторон открытое, с высоко поднятой над землей крышей, державшейся на толстых столбах дерева абара, и с полом, устланным циновками из рафии. Там уже сидели несколько икверре, ожидая начала сегодняшних переговоров. Его посох-офо — короткий сук и пучок палочек вокруг него — неустойчиво стоял на небольшом табурете, украшенном искусной резьбой. Эти палочки казались вполне безвредными, пока оставались там — так, немного дерева для растопки, разоренное гнездо, — однако же, если бы он прошел через лагерь, воздев их над головой, воткнул бы их в мягкую почву, потом выдернул бы их за корни, а затем разбросал вокруг эту почву, словно она была семенами, тогда все они вскочили бы на ноги и пустились наутек, Все до единого. Бежали бы так, как бегут от смерти… Какой соблазн! Над лодками нечетким зеленым пятном пронесся зимородок. Намоке обернулся и посмотрел вниз по реке. Прошло два дня с тех пор, как Гбуджо, Апиа и Онугу получили весть от иджо о том, что их сестра плывет через мангровые болота, и отправились вниз по реке, чтобы ее встретить. Но сейчас на реке не было ничего, кроме нескольких рыбацких каноэ и пирог, отчаливших от острова и доставлявших вождей нди-мили-нну на переговоры. Он повернулся и направился к обири, сопровождаемый взглядами экверре, и заносчивых бини, и посланцев из Конго и Ндонго, и представителей племен ока и нупе, а также самого старшего и самого младшего из сыновей óни народа ифе, вместе с их (отдельными) эскортами слуг… Все они ждали его, ждали переговоров, ждали слов от Эзе Нри.