“В это время, – прибавляет Чернышев в своем донесении, – разговор был прерван, и принц, которому нужно было ехать на парад, пригласил и меня. Перед фронтом Чернышев увидал снова того блестящего генерала, которого знавал в армии на Дунае, вождя с осанкой Марса, с орлиным взглядом, с развевающимися по ветру густыми волосами. Что его особенно поразило в Бернадоте, так это полная непринужденность, с какой он вошел в свою новую роль. Ничто не давало в нем чувствовать случайного человека; ни одного неверного или неуместного движения. С спокойным достоинством делал он смотр войскам, прекрасно держал себя перед собравшимся народом, принимал прошения, раздавал деньги бедным, принимал почести и приветствия, как будто был рожден царствовать.
Бернадот расстался с Чернышевым только для того, чтобы отправиться к королю, которому оказывал самое глубокое почтение. На другой день он снова пожелал повидать русского офицера. На этот раз он оставил его у себя завтракать и обедать. Ввиду того, что Чернышев не мог дольше откладывать своего отъезда в Париж, принц, прежде чем окончательно расстаться с ним, передал ему одно письмо для, императора Наполеона, другое – принцессе Полине. В первом он просил небольшой отсрочки для выполнения своих обещаний, во втором просил принцессу Полину быть его заступницей. Он просил и Чернышева оказать ему в Париже ту же услугу, т. е. взять под свою защиту его дело, ознакомить императора с печальным положением Швеции и просить снисхождения. Дело в том, что пока еще он боялся держать себя вызывающе с Наполеоном, и одну из причин, заставивших его отложить ссору, он не скрыл от своего нового друга. “Принц, – писал Чернышев, был настолько откровенен, что сказал мне, что вынужден сдерживать себя, ибо Швеция так бедна, что ему необходимо извлечь из Франции все свое имущество до последнего франка.
Но эта благоразумная осторожность не помешала ему, несколько минут спустя строить самые геройские планы. Пусть Наполеон, – говорил он, воздержится от нападения на Швецию; он может наткнуться “а вторую Испанию. “Если воодушевить шведов и талантливо руководить ими”, их можно сделать непобедимыми – и Бернадот уже видел себя укрывшимся в северных льдах, окруженным верным народом, подающим миру великий пример твердости и отваги.
Придумав для себя эту блестящую роль, он хвастливо рисовался в ней перед своим слушателем. Несмотря на то, что увлекаясь пылким воображением и страстью к хвастовству, он позволял себе иногда строить и развивать подобные планы, в нем было слишком развито понимание истинного положения вещей, чтобы серьезно останавливаться на своих мечтаниях. Осторожный и предусмотрительный, несмотря на свое фанфаронство, он думал про себя, что по всей вероятности, и для усыновившего его отечества, и для него лично ссора с Францией будет менее опасна, чем ссора с Россией; что они могут оставаться даже в выигрыше, и в этом-то отчасти и был секрет его поведения. По его мнению, предполагая даже, что победоносная война вернет шведам Финляндию, успех этот будет слишком кратковременным. Он будет только поводом к целому ряду войн, и победа, в конце концов, останется за тем, у кого больше батальонов, т. е., за государством, располагавшим сорока миллионами человек против четырех. Наоборот, если Швеция примирится с потерей Финляндии, если она бесповоротно откажется от мысли вернуть свои потери на континенте, если ограничит свои задачи Скандинавским полуостровом и на нем спокойно будет расширять свои владения, она не только обезоружит вражду своей грозной соседки, но и приобретет в ней покровительницу, и, таким образом, обеспечит безопасность своей единственной незащищенной границы. Устранив себя от Европы и ее великих дел, она поставит себя в более скромное, но зато более верное положение, положит начало своему спокойствию в будущем, не отказываясь, однако, от права получить немедленно весьма ценные возмещения. Не выгоднее ли ей искать не реванша, а компенсации? Вместо того, чтобы упорно смотреть на Восток – на Финляндию, отчего не обратить свои взоры на Запад – на Норвегию, которая как бы сама собой напрашивается ей в вознаграждение? По приезде в Стокгольм Бернадот в главных чертах предусматривал этот план, который ему пришлось осуществить впоследствии и который дал ему случай сыграть в истории роль не столько славного, сколько полезного деятеля.[634] Но он не смотрел еще на этот план, как на нечто непреложное. Склонный преувеличивать значение своих наблюдений, Чернышев, без сомнения, зашел слишком далеко, донося в Петербург, что император Александр отныне же мажет располагать наследным принцем и вертеть им, как ему угодно.[635] Как человек практичный, Бернадот будет считаться с обстоятельствами и руководствоваться их указаниями. Во всяком случае, корда наступит для него время окончательного решения, главную роль будут играть два элемента, с которыми он сроднился: политическая идея и страсть. С одной стороны, создавшееся в его уме представление об истинных интересах Швеции, с другой – ненависть к Наполеону всегда будут давать сильный перевес в пользу России! Быть может, Чернышев и заблуждался, приписывая уже теперь непреодолимую силу этим двум двигателям, но он отлично подметил и тот и другой двигатель, и, по всей справедливости, мог похвастаться, что не только подметил, но и сумел воспользоваться ими. Для этого стоило пожертвовать несколькими днями и задержать доставку письма, в которой Александр отвечал на требования Франции вежливо, но уклончиво.
III
Еще задолго до приезда Чернышева Наполеон из других источников узнал, что Россия откажется присоединиться полностью к его системе ведения войны. В последних числах октября Куракин передал ноту, в которой его правительство, вместо того, чтобы высказаться по двум вопросам – о тарифах и нейтральных судах – ограничилось неопределенными обещаниями содействия и утверждения строгого надзора за судами. В это время с Севера прибыли знаменательные вести. Часть собравшихся в Балтийском море судов, полное число которых дошло теперь до тысячи двухсот, выгрузили свою кладь в России. Громадный транзит товаров по-прежнему шел через Россию, наводнял колониальными товарами великое герцогство и снабжал ими Германию. Под впечатлением этих фактов Наполеон приказывает приготовить ответ на ноту Куракина. Он хочет, чтобы он был составлен “крайне вежливо и мягко”, но содержал в себе “истины, которые не мешали бы знать России”[636]. В нем, в весьма энергичной форме будут воспроизведены все наши доводы и наши просьбы, и в заключение будет сказано: “Доколе английские и колониальные товары будут идти через Россию в Пруссию и Германию, доколе мы будем вынуждены задерживать их на границах, до тех пор будет очевидным и тот факт, что Россия не делает того, что надлежит, дабы нанести вред Англии”.[637] Набросав план этой ноты, император поручил Шампаньи оформить ее, как вдруг в первой половине ноября получил отчет о разговорах Александра с Коленкуром, в которых царь принципиально высказался против поголовного изгнания нейтральных судов. По этому заявлению о невозможности согласиться на его просьбы, которое как бы заранее служило ответом на его письмо, он понял, что ему сказано достаточно. Теперь он потерял всякую надежду на то, что его выслушают с должным вниманием и исполнят его просьбы и понял, что Россия никогда не поможет ему доконать Англию.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});