произошедшей смены образца: ранее им был Лондон, а теперь стал Париж, выглядевший в глазах современников самым модерным городом. Возникшие в то время парижские чайные салоны (salons de thé) просуществовали вплоть до 1980‑х годов, пока не началось нашествие «Макдоналдса»[1210]. По мере того как Париж утвердился в глазах посетителей в качестве образца для подражания, его опыт стал основой для импровизаций. В Будапеште было принято решение выстроить самый красивый оперный театр в мире. При выборе прототипа проектировщики направили взгляд не только на Париж, но и на Дрезден с оперным театром Готфрида Земпера и Бургтеатр в Вене, который тоже мог служить образцом для национального театра. Открытый в 1881 году Будапештский оперный театр в одном, несомненно, превзошел все другие – он был оборудован новейшей техникой и считался самым пожаробезопасным театром в мире[1211]. Вообще Будапешт, числившийся в списке отстающих городов, лишь в самом конце XVIII века перешел от деревянного к каменному строительству, зато в своем последующем развитии он продемонстрировал крайне удачный выбор ориентиров, прежде всего в фазе наиболее интенсивной перестройки, с 1872 по 1886 год. От Лондона были взяты регулирование проектов центральной администрацией, строительство набережных и архитектура парламента. Из Вены – заимствованы отдельные решения, использованные при строительстве городского кольца Рингштрассе, из Парижа – бульвары. На рубеже веков Будапешт превратился в архитектурный бриллиант, вызывавший интерес у немецких и американских архитекторов[1212].
Непосредственным импульсом для перестройки французских городов стала необходимость освободить площади для строительства железнодорожных вокзалов и доступа к ним. К этому следует добавить и такие факторы, как желание удалить трущобы из центра города и ностальгическое стремление воссоздать величие империи. Не последнее место занимало также стремление к планомерному возрождению конъюнктуры. Строительный бум обещал произвести оживляющее действие на общее состояние экономики городов и в конечном итоге на экономику всей страны. Запущенная в ход политиками, но во все большей степени обеспечиваемая частными инвестициями, динамика перестройки приносила прибыль в первую очередь Парижу, где уже в 1840‑х годах были предприняты многочисленные попытки городских преобразований. Но тогда еще отсутствовали правовые основы для реализации широкомасштабного государственного вмешательства. Оно стало возможным благодаря декрету, который позволил городскому управлению экспроприировать земельные участки в центре города. Барон Осман умело использовал период, когда в обстановке строительного бума суды оказывали поддержку градостроителям. Но и он не был всесильным – некоторые его планы остались нереализованными, столкнувшись с сопротивлением собственников земли и зданий. Тот факт, что все-таки большинство его проектов было осуществлено, обязан двойной поддержке со стороны целенаправленной политической воли и интересов мелких собственников, которые рассчитывали на повышение стоимости земельных участков в будущем. Барон Осман, как выразился Питер Холл, «играл с расчетом на выигрыш в будущем» («was gambling on the future»)[1213].
Бароном Османом руководили три страсти. Первая – любовь к геометрическим формам, прежде всего к прямолинейным улицам. Вторая – желание создать пространство, которое было бы полезным и одновременно доставляло удовольствие. Пример тому – бульвары, которые служат и движению транспорта, и прогулкам отдыхающих пешеходов. Третья – честолюбие. Он хотел сделать Париж вершиной всех городов-мегаполисов. Столица Франции должна была стать чудом света и после 1870 года таковым действительно считалась. Какими бы гигантскими ни были технические затраты, необходимые для обновления центра города, барон Осман и его сотрудники уделяли большое внимание эстетике. Им удалось приспособить парижский классицизм XVII–XVIII веков к масштабам большого города. Проекту было присуще стилистическое единство, а вариации в выполнении деталей и высокое качество архитектурного исполнения устраняли опасность монотонности. Основным элементом служили пятиэтажные многоквартирные дома, выстроенные вдоль новых бульваров и образующие долгие перспективы фасадов из применяемого повсюду известняка (только тогда с помощью железнодорожного транспорта стало возможным доставлять его в Париж в огромных количествах). Площади и монументы придавали общему облику города выразительную структуру[1214].
Второй метод городского планирования носит отпечаток немецкого авторства. В Германии слились воедино наличие определенных традиций и традиционно сильная позиция локальных администраций. Несколько запоздалое по сравнению с Великобританией и некоторыми другими регионами Западной Европы начало индустриализации в Германии позволило увидеть проблемы быстрорастущих городов того времени и своевременно начать поиск их решения. Немецкую модель городского планирования в большей степени интересовало развитие периферии, чем грандиозное преобразование центральных районов. По сути, в центре градостроительных задач в Германии лежало планирование расширения городов. Оно началось в середине 1870‑х годов и превратилось во всеобъемлющее планирование в начале 90‑х годов XIX века[1215]. На рубеже XIX и XX веков Германия была передовой страной в области упорядоченной городской экспансии и комплексного подхода к планированию коммунального развития. При планировке больших городов учитывались и социальное пространство, и транспортные потоки, и эстетика городского ансамбля, и интересы собственников недвижимости[1216]. Другими словами, в дополнение к проектирующему градостроительству и в согласии с ним в Германии достаточно рано заявили о себе принципы регулирующего планирования.
В отличие от французской и немецкой особая модель развития городов в Великобритании так и не сформировалась, если не считать таковой передовую инициативу по обеспечению санитарной гигиены города. После Великого пожара 1666 года Лондон был восстановлен достаточно консервативно, а вслед за строительством в 1820‑х годах Риджент-стрит, связавшей дворец Принца-регента (Чарлтон-хауз) с Риджентс-парком на севере Лондона, других попыток радикально вмешаться в городское пространство не последовало. Риджент-стрит стала первой новой главной улицей, которая после столетий нереализованных проектов была проложена через плотно населенный центр этого европейского города.
В Лондоне было многое построено и перестроено, но больших проектов в стиле барона Османа в Париже здесь не реализовалось. Для того чтобы найти пример энергичного вмешательства в городское развитие, необходимо переместиться из столицы дальше, на территории Британской империи. В Индии незадолго до Первой мировой войны началось строительство новой столицы. Реализация этого проекта затянулась до 1930‑х годов. Поэтому, а также за счет модернистского импульса, который был приоритетным по сравнению с декором в восточном духе, этот градостроительный проект в любом случае выходит за рамки XIX века. Тем не менее проект нес на себе печать довоенного времени, когда колониальное господство все еще казалось нерушимым, а строительство города олицетворяло имперскую политическую волю и готовность финансировать этот проект (точнее: финансировать за счет налогоплательщиков). В Нью-Дели архитекторы Эдвин Лаченс и Герберт Бейкер сумели реализовать свое видение города с помощью больших проектных бюро и индийской рабочей силы, численность которой достигала одновременно 30 тысяч человек. Для такого масштабного проекта не имелось условий ни в самой Англии, ни где-либо еще в Британской империи. То, что было создано в Нью-Дели, оказалось в итоге не