— Да. Это место отчаяния и смерти. После того как я увидел вас, убедился, что вы живы и здоровы, и вы поклялись возвратить то, что я потерял, я удовлетворен. Единственное, что может разрушить мое счастье, — это видеть, как вы теряете время на посещения тюрьмы. Идите же.
— Нет, папа! — взмолилась Алина, хотя и знала, что все уговоры бесполезны.
— Послушай. — Его голос смягчился. — Я прожил славную жизнь, и вот я умираю. Я уже исповедался и готов предстать перед вратами вечности. Молитесь за спасение моей души. Ступайте.
Алина наклонилась и поцеловала отца в лоб. Ее слезы окропили его щеки.
— Прощай, мой дорогой отец, — прошептала она и встала.
— Прощай, отец, — дрожащим голосом промолвил Ричард.
— Да благословит вас Господь, и да поможет Он вам исполнить ваши обеты.
Оставив ему свечу, они пошли к двери. На пороге Алина оглянулась и в последний раз взглянула на освещенного неверным светом тусклой свечи отца. На его лице застыло знакомое ей с детства выражение спокойствия и решимости. Она смотрела на него, пока слезы не затуманили ее взор, затем отвернулась и, пройдя мимо тюремщика, шатаясь, вышла на свежий воздух.
III
Впереди шел Ричард. За ним плелась убитая горем Алина. Ей казалось, что отец уже умер, хотя на самом деле было еще хуже, ибо он продолжал страдать. Она слышала, как Ричард спрашивал, куда идти, но не обращала на его вопросы внимания — у нее не осталось сил ни думать, ни отвечать. Она остановилась возле маленькой деревянной церкви с притулившейся к ней сбоку жалкой лачугой. Алина огляделась. Они стояли среди убогих развалюх на утопающей в мерзостях улице, на которой свирепые собаки гонялись за крысами, а в грязи играли босоногие ребятишки.
— Похоже, это и есть церковь Святого Михаила, — проговорил Ричард.
Прилепившаяся к церкви лачуга, должно быть, служила священнику жилищем. Единственное окно было закрыто ставнями, дверь распахнута. Они вошли внутрь.
Посередине комнаты в очаге горел огонь. Вся обстановка здесь состояла из корявого стола, нескольких табуреток да стоящей в углу пивной бочки. Пол покрыт соломой. Возле огня с кружкой в руках сидел маленький, тощий человечек лет пятидесяти с сизым носом и редкими растрепанными волосами. На нем были надеты грязная нижняя рубаха, коричневая туника и деревянные башмаки.
— Отец Ральф? — с сомнением спросил Ричард.
— А если и так, то что? — огрызнулся сидящий.
Алина вздохнула. Ну зачем люди нарочно создают неприятности, когда их и без того в этом мире более чем достаточно? Но у нее уже не осталось сил на пререкания, и она предоставила Ричарду вести разговор.
— Так да или нет? — наседал он.
На этот вопрос ответил раздавшийся с улицы голос:
— Ральф, ты дома? — Вошла средних лет женщина и протянула священнику буханку хлеба и здоровую миску, от которой исходил аромат тушеного мяса. Но Алина была так измучена, что даже не посмотрела на еду. Женщина, очевидно, являлась одной из прихожанок Ральфа; одета она была бедно. Не проронив ни слова, он взял миску и хлеб и принялся за еду. Женщина же, с любопытством взглянув на Алину, вышла.
— Так вот, отец Ральф, — сказал Ричард, — я сын Бартоломео, бывшего графа Ширинга.
Священник перестал есть и уставился на них. Его лицо приняло выражение враждебности и чего-то еще, чего Алина никак не могла понять, — может быть, испуга? Или вины? Он отвел глаза и пробормотал:
— Чего тебе от меня надо?
Алина вздрогнула.
— Ты сам знаешь, — ответил Ричард. — Мои деньги. Пятьдесят византинов.
— Понятия не имею, о чем ты говоришь, — заюлил Ральф.
Алина смотрела на него во все глаза, не в силах поверить своим ушам. Ведь отец сказал, что оставил деньги именно этому священнику! В таких вещах он никогда не ошибается.
— Что ты имеешь в виду? — побледнев, проговорил Ричард.
— Я имею в виду, что не знаю, о чем ты. А теперь проваливайте. — Он зачерпнул ложкой жаркое.
Конечно, этот человек лгал, но что они могли поделать?
— Мой отец оставил тебе пятьдесят византинов и сказал, чтобы ты отдал их мне. Где они? — продолжал настаивать Ричард.
— Ничего он мне не давал.
— Он сказал, что…
— Значит, врет.
Вот за что можно было поручиться, так за это — отец никогда не обманывал.
— Ты лжец! — не выдержав, закричала Алина. — Мы знаем, что ты лжец!
— Можете пожаловаться шерифу, — пожал плечами Ральф.
— Если мы это сделаем, тебе не поздоровится. В этом городе ворам отрубают руки.
Тень страха пробежала по лицу священника, но через мгновение она исчезла, и он дерзко заявил:
— Поверят мне, а не сидящему в тюрьме изменнику, если, конечно, ваш папаша доживет до того дня, когда надо будет давать показания.
Алина поняла, что он прав. Им не найти независимого свидетеля того, что отец действительно передал Ральфу деньги, ибо это было