– Нет! шестьдесят тысяч раз нет!..
– Я так хочу.
– Я не соглашаюсь.
– Как вы упрямы, любезный друг!
– И вы также… мой превосходный друг!
– Еще раз, возьмите.
– Никогда!
– В таком случае мы возвратим вам деньги и отдадим вещи жиду.
Рива начал шарить в кармане.
– Мы с вами поссоримся! – вскричал Дюран.
– Но разве вы не понимаете, – возразил управитель, – что, исполняя мою просьбу, вы оказываете услугу моим господам и мне лично…
– Каким образом?
– У нас могут украсть эти бриллианты; в вашем же сундуке они будут в совершенной безопасности; притом я скажу о них графине накануне свадьбы и в тот день возьму их у вас.
– Ну, если так – я согласен…
– И прекрасно!.. Только, чтобы избавить вас от ответственности, я запечатаю этот футляр нашей гербовой печатью…
– Делайте что хотите, если уж решительно нельзя вас остановить…
Дюран опять облокотился о стол и не сказал более ни слова. Рива взял лист пергамента, отрезал ножницами две длинные полоски, обернул ими футляр и припечатал концы к футляру гербовой печатью, изображавшей трех золотых ослов в красном поле. Таким образом нельзя было раскрыть футляр, не разорвав пергамента или не разломив печати.
– Теперь все в порядке, – сказал он, – господин префект, мы не потребуем от вас того, чего не давали вам…
Услышав, что его назвали префектом, Дюран с трудом удержался, чтобы не броситься на шею Рива и не расцеловать его. Однако он удержался, к великому удовольствию Рива. Потом добрый купец спрятал футляр в сундук, между тем как управитель вернулся на второй этаж, к своим благородным госпожам, потирая руки от удовольствия.
СLI. Полицейский чиновник
Одиннадцать часов вечера пробило на часах церкви Сент-Оппортюнь.
Было воскресенье; ничего не могло быть тише и безмолвнее улицы Бурдоннэ. Вдруг стук тяжелой кареты, ехавшей с необыкновенной скоростью, как гром раздался на мостовой. Многие из обитателей этой улицы, пробудившись от первого сна, от всего сердца отослали ко всем чертям того из своих соседей, который возвращался домой так поздно и с таким шумом.
Между тем карета остановилась у дома Дюрана. В дверь скромно постучали один раз. Привратник должен был встать и отворить.
Через три минуты привратница в испуге прибежала к хозяину и зазвонила что есть силы. Дюран, собиравшийся ложиться в постель, принял ее в таком костюме, которому решительно недоставало величия. Будущий префект был в одной рубашке и в белых фланелевых панталонах. Бумажный колпак, остроконечная верхушка которого возвышалась чуть не до самого потолка, был завязан огромным бантом. На ногах у него были теплые меховые туфли.
Привратница объяснила ему, что какой-то господин в синем кафтане, весь в позументах, с черной тростью в руке, приехал в карете и хочет говорить с ним. На замечание, сделанное ему, что Дюран, наверное, лег спать и уже спит, он отвечал:
– Ну! так пусть проснется и встанет.
Как ни мало имел Дюран сношений с полицией, однако он знал, что описание привратницы могло относиться только к полицейскому чиновнику, и знал также, с какими формальностями сопряжена опасная честь принимать этих важных особ. Поэтому он поспешил надеть панталоны и халат и, позабыв даже снять свой бумажный колпак с бантом, побежал, со свечкой в руке, на лестницу встречать полицейского.
Сначала он поклонился до земли, потом пошел вперед, пятясь задом, чтобы посветить ему, и привел его в самую отдаленную комнату. Там опять с низкими поклонами, с потупленными глазами, с сердцем сильно взволнованным, он ждал известия, по всей вероятности неприятного, которое предсказывало подобное посещение.
Полицейский походил на человека благородного. Он не заставил несчастного хозяина страдать от неизвестности. Самым вежливым тоном он спросил:
– Я имею честь говорить с господином Дюраном?
– С ним самим.
– С торговцем сукнами, бархатом и шелковыми материями?
– Точно так.
– Хозяином дома на улице Бурдоннэ?
– Точно так.
– Обязуетесь ли вы, господин Дюран, отвечать правду, какой бы вопрос ни задал я вам?
– Обязуюсь.
– Очень хорошо. Потрудитесь же сказать мне, нет ли у вас в числе ваших жильцов одной знатной дамы, вдовствующей графини де Сент-Анилль, с дочерью?..
Эти слова поразили Дюрана как будто громом. Хотя он не мог угадать, в чем было дело, но задрожал, испугавшись за свою жилицу, и отвечал или скорее пролепетал трепещущим голосом:
– Точно так.
– Прекрасно! потрудитесь же, господин Дюран, указать мне квартиру этих дам…
– Это на втором этаже…
– На какой лестнице?
– На этой самой…
– Не угодно ли вам проводить меня?..
– Сейчас.
Дюран ни жив ни мертв пошел вперед, спотыкаясь на каждой ступени. Дойдя до дверей квартиры графини, он поклонился и хотел уйти, но полицейский сказал ему:
– Я Легу, экзекутор уголовного суда, приказываю вам, господин Дюран, следовать за мною и служить мне свидетелем в том, что будет происходить…
На это нечего было возражать. Дюран поневоле покорился необходимости. Полицейский позвонил. Отворил лакей.
– Графиня ложится почивать и не принимает, – сказал он.
Полицейский улыбнулся.
– Доложите ее сиятельству, – сказал он, – что полицейский чиновник с поручением от господина кардинала просит чести быть принятым, несмотря на позднее время.
Лакей понял, пропустил посетителей и проводил их в залу.
– Я сейчас пошлю горничную доложить ее сиятельству, – сказал он.
– Просите также пожаловать сюда и мадемуазель де Сент-Анилль, – прибавил полицейский.
– Слушаюсь.
– Мы подождем здесь.
Лакей вышел. Полицейский и Дюран остались одни.
CLII. Отъезд
Около десяти минут продолжалось ожидание, но не было сказано ни одного слова.
Полицейский сел в большое кресло, облокотился на свою трость и оставался бесстрастен. Дюран – что вполне доказывало доброту его сердца – дрожал всеми членами, как будто величайшее несчастье готово было обрушиться на него.
Наконец дверь растворилась. Графиня де Сент-Анилль с дочерью показались на пороге залы, где их ожидали полицейский Легу и дрожавший от страха Дюран. Последний, только что усевшись на стул, потому что ноги его подгибались, вдруг вскочил как бы от прикосновения электрической искры, вырвавшейся из вольтова столба. Он увидал бледное лицо свое в зеркале и в первый раз приметил на голове бумажный колпак, который впопыхах забыл снять.
Добрый купец поспешно скинул колпак и спрятал его в карман; потом, силясь собраться с мыслями, устремил испуганный взор на черты той, которую называл «своей августейшей покровительницей». На сморщенном лице старой графини не выражалось никакого волнения. Черты ее обнаруживали только сильное удивление, смешанное с холодным, но исполненным достоинства любопытством.