Пока я дошел до ворот, прошла пара минут. Шум стих, все иерархи сидели на тех же местах, где и раньше, только некоторые оживленно беседовали между собой, озлобленно поглядывая по сторонам. С усмешкой приглядываюсь к лицам святош – у кого рдеет под глазом фингал, у кого из носа течет тоненькая струйка крови, кто-то трогает челюсть, проверяя ее целость.
Я не стал ничего говорить собравшимся по поводу недавней баталии, достаточно того, что «битва» была чистой и честной, без всяких подлостей семейства Медичи и подобным им: никаких ядов, кинжалов, удавок – только русский кулак и живая сила организма. Красота!
Однако устыдить седовласых старцев все же стоит, как-никак не семинаристы недавние, а столпы веры, на которых оная обязана держаться, государю помогая.
– Стыдно хоть вам, надежда православного люда, угнетенного в суровом, жестоком мире?
Никто не ответил. Только Стефан угрюмо буркнул: мол, все мы люди, и ничто человеческое нам не чуждо.
Оглядываю сидящих иерархов, мысленно прогоняя заготовленную для них речь. Все-таки, каким бы профаном в делах церковных я ни был, прекрасно понимаю, что человек не будет просто так рвать жилы и стремиться к чему-то неизвестному. У каждого из нас должна быть цель, но вот какая она у духовных лидеров? Ведь мне не нужны марионетки или какие-то запуганные болванчики, а нужны помощники, пускай и не единомышленники, но по крайней мере те, кто хоть как-нибудь захочет помочь в возрождении величия Церкви – под патронажем государства.
И вот этот-то вопрос и является самым трудным, ведь даже при Алексее Михайловиче, моем деде, такого не было: хотя патриарх и являлся доверенным лицом царя, но под руку так и не попал… Трудная задачка, но, думаю, я смогу все-таки удивить иерархов. Не мужлан же перед ними стоит, в самом-то деле, а ни много ни мало – царь!
– Знаете, святые отцы, мне очень жаль видеть вас в таком состоянии, – с грустью признаюсь замершим митрополитам и архиепископам.
От такого откровения они опешили, удивленно уставились на меня, даже о своих недавних разногласиях забыли.
– Поэтому сегодняшний день мы объявляем днем забытых тревог и печалей. Приводим себя в порядок, а завтра поутру вы, уважаемые иерархи, продолжите собор, и я искренне надеюсь, что он будет плодотворнее сегодняшнего. Засим прошу меня извинить – дела, знаете ли.
Резко разворачиваюсь и ухожу из зала. На пороге останавливаюсь, бросаю через плечо:
– Извините меня, но из-за срочности этого дела вас не выпустят из Успенского собора, все нужное и необходимое принесут в ваши кельи. Цена вашего сбора слишком уж велика, чтобы попусту тратить время на ненужные разговоры.
Видимость заботы сказалась на настроении иерархов, никто не сказал ни слова против, лишь странно посмотрели мне в спину.
Однако отдыхать мне было рано, слишком многое зависит от того, кого выберут патриархом. Я, конечно, настоял на кандидатуре Иерофана, да кто же знает, о чем могут договориться между собой остальные духовные отцы. Нужно предпринять кое-какие упреждающие шаги. А для этого стоит еще раз переговорить со Стефаном и Иерофаном, благо обитают они рядом. Глядишь, и мудрую мысль подкинут, все же проще мне будет на завтрашнем выступлении.
Удивительно, но первый день собора закончился, иерархи разбредались по группам, некоторые уходили поодиночке, но их всех объединяла одна особенность – на лицах у каждого написано было выражение глубокой задумчивости и даже тревоги. Слишком неправильно проходит Архиерейский собор, нет в нем священного права голоса, нет в нем вообще никакого права, только желание царя, вещающего устами местоблюстителя патриаршего престола…
Спустя час после собора в большой палате-келье сидели три человека – я, Стефан и Иерофан. Нам предстояло обсудить многое, а с чего начать, я не знал.
– Так что ты хотел услышать от нас, государь? Спрашивай. Что знаем, то скажем, а коли нет, то ты уж извини, больше ничего поделать не сможем, до утра времени мало.
– Я не хочу, чтобы митрополиты, архиепископы и епископы земли Русской были чем-либо унижены на этом Соборе…
Сформулировав свою мысль, мне пришлось сразу же продолжить ее, ибо оба собеседника смотрели на меня удивленно, явно не понимая, что я, собственно, хочу сказать.
– Да-да, именно так. Ведь получается, что выбора у них не будет вовсе, потому что я не могу позволить занять столь нужное для меня место не проверенному человеку. Однако мне надо, чтобы Церковь не упала на колени, а, наоборот, получила новый толчок к возрождению…
Не зная, как дальше облечь свои мысли в подобающую форму, я замолчал, удрученно глядя в сторону. Первоначальные идеи, разработанные мной, рушились на глазах, слишком жесткими они были, не такими, как надо, а следовательно, они нуждались в скорейшей корректировке.
– Кхм… Раз так, то надо не только с нами совет держать, государь. Есть такой человек, который в делах наших помочь может, умом изрядным он наделен, да только вот характер у него скверен, – с некоторой неохотой отозвался Стефан Яворский.
– Уж не про Арсения ли ты говоришь, архиепископа Воронежского? – нахмурился Иерофан.
– Про него.
– Этот стервец действительно помочь может, да больно хитер он и изворотлив.
– Что умен, так это хорошо, да и характер мне его неважен, а вот если проблему нашу решить поможет, то я ему многое дать смогу, пусть даже он и без корыстных побуждений помочь захочет. В любом случае выслушать его я просто обязан, – подумав немного, ставлю я точку в дискуссии, глядя в спину уходящего местоблюстителя патриаршего престола…
Утро пришло столь незаметно, что мне пришлось даже ущипнуть себя за бедро, но ничего, кроме легкой боли, я не почувствовал. Разговор с воронежским епископом оказался долгим, очень долгим. Арсений мало того что знал обо всех стремлениях и желаниях иерархов, так еще и предлагал способ угодить большинству.
– Нельзя их стращать, да и не запугаешь ты их, – тихо говорит епископ.
– В крайнем случае можно и запугать, ежели вовсе против воли пойдут, – как-то неуверенно заявляю ему, понимая, что эта мера действительно крайняя.
– Нет, из этой мысли ничего хорошего не получится, ведь они и так многое пережили, и смертью их не запугаешь, – все так же степенно говорит епископ.
– А кто сказал, что можно только смертью пугать? – удивляюсь словам епископа. – Вот если, к примеру, обвинить иерарха перед собором негодным для его почетного места и выслать в дальний монастырь замаливать грехи, думаешь, он не испугается?
– Кхм…
– Вот и я думаю, что испугаются, – уверенно говорю ему.
– Испугаются, но не самой высылки, – чуть погодя, ответил воронежский епископ. – Иерархи забвения испугаются. Нет ничего хуже забвения…
В глазах Арсения застыло пламя погасшей давным-давно боли, посыпанное пеплом времени. Вот только сейчас, после моих слов, оно вновь затлело.
– Им надо дать что-то большое, чистое, то, ради чего они смогут забыть свои распри и негодование оттого, что под власть светскую встать готовы, – чуть погодя говорит епископ, поглаживая седую бороду.
– Так какая цель им нужна? Ведь не обращение же новых народов в православие…
– А почему бы и нет? Вон погляди на семя басурманское! Не гнушаются христиан перекрещивать, заставляют ислам принимать, и ничего с ними не случается, радуются только… песьи выкормыши! – зло сказал Арсений.
– Хм, допустим, я предложу им это. Да ведь мало кто горит тем же огнем веры, что и полтысячи лет назад.
– Кто тебе сказал, что таковых нет? Да все отроки и иноки готовы завтра же пойти нести свет православия в закутки Руси-матушки! Ну, или почти все, – немного подумав, возразил сам себе епископ. – Но все-таки ты прав, государь: мало этого, чтобы все иерархи объединились. Нам что надо? Силы надо для веры нашей священной, ничем и никем не сдерживаемой…
– Ей-ей, отце, ты говори, да не заговаривайся! Ишь, силы ему несдерживаемой! Да я сам вас первым прикажу под арест посадить, коли вы лезть начнете туда, куда не надобно! – прерываю зарвавшегося воронежского епископа.