Народу нет дела до того, почему казна пуста, почему государство не может в полной мере противостоять голоду, эпидемиям, нашествиям врага и прочим напастям.
А если в окрестность ворвется вражье войско, народ тут же бросится из деревень спасаться в крепость заставы. оины отобьют врага, заставят уйти восвояси, а народ вернется к своим домам и делам и тут же забудет своих спасителей, без всякого подчас повода начнет хулить и ругать их.
оспоминание о страшном начале
Он на всю жизнь сохранил в памяти весь ужас того сырого, промозглого, холодного утра…
его детский безмятежный сон вдруг ворвались громкие, чем-то похожие на волчий вой причитанья матери. Проснувшись мгновенно, он прежде увидел ее, бьющуюся в истерике в руках плачущего тоже отца. друг она вырвалась, упала на него, сына, и стиснула его в судорожных, до хруста костей, объятьях:
- Будь проклята эта жизнь!.. Пусть он сгинет, весь этот несправедливый мир! О горе мне… как мне вынести это горе?! Как мне жить дальше с этим горем? Как мне жить без моего родненького, без сыночка моего…
Он никогда не видел мать такой, всю в слезах, растрепанной и страшной в неизвестном, непонятном ему пока несчастье, которое вдруг обрушилось на их семью.
Оказывается, из-за прошлогодних ранних заморозков и недобора в урожае семья не смогла выплатить положенные налоги и за это теперь у нее отбирают сына - его самого…
- Сыночек, дорогой, прости нас за все… Прости меня за то, что произвела тебя на эту проклятую землю!.. Зачем… ну, зачем я это сделала?! И простишь ли ты меня когда-нибудь за это?!
Мать снова забилась в истерике, и в этот момент вдруг стала такой чужой, незнакомой и страшной, что Дин Хун сам заплакал от страха и зловещей неизвестности впереди…
Тут сбежались соседи, стали жалеть и успокаивать мать. Но были и те, которые будто бы даже осуждали ее. Почему-то их слова запомнились ему на всю жизнь.
- Ну что ты так сильно убиваешься? Нельзя же так, в самом деле… Так можно и прогневить всесильных.
- Ну, вот… что вот с них возьмешь, если дикая кровь варварского рода вскипает?.. Синеокие хунны - они все такие, а уж во гневе и подавно… се сокрушить могут!
- Это, видно, судьба. Карма. Значит, так надо, на все воля тех, которые обитают за синим Небом… К тому и заморозки были, чтобы собирать мальчиков на грядущие воинские дела. Там все заранее запланировано. И что тут сделаешь против высшей воли Тенгри?.. Больно, обидно за сына, но что ж делать? Надо покоряться судьбе…
- Может, и не пропадет он, выживет. Если в нем древние варварские корни оживут, так он в тамошних диких нравах может даже предводителем ихним стать, каким-нибудь начальником. Как знать… едь Тенгри-то ихний бог, тюркский. Поэтому он им многое прощает, но и, видимо, помогает тоже.
И еще ему запомнился горячий шепот отца, который торопился напутствовать его:
- Запомни, сыночек родной, у нас не было другого выхода. Мы были вынуждены отдать тебя. Только тебя они требовали, им нужны солдаты. Я им говорил, что мал еще ты… как я их умолял! А они свое: в самый раз, пока обучим, подрастет… Сынок, тебе будет там тяжело, очень тяжело. Но ты держись, помни, что ты из рода великих хуннов, не опозорь его! Помни одно - ты наш спаситель… Ты спасаешь сейчас семью, ты защищаешь ее. И дальше будешь защищать, теперь уж воином. Запомни это!..
Мать в прощальный миг как бы пришла в себя, собрала себя, крепко-крепко прижала его к своей груди, словно хотела вобрать его обратно в свое нутро… Дин Хун чуть не задохнулся в последнем материнском объятии, но чьи-то сильные руки грубо вырвали его. Мать - страшная в своем горе, на себя не похожая, горбоносая, голубоглазая, с растрепанными рыжими волосами - осталась стоять у раскрытой настежь двери их хижины…
То суровое утро как заступом отсекло всю его прежнюю, пусть в нужде и нехватках, но все-таки детскую, сравнительно беззаботную в кругу семьи жизнь, отбросив его самого в суровое до жестокости существование в чужом мире.
И началась совсем иная, какую он не мог раньше даже представить себе, реальность, где все было ново, странно и поначалу дико. Его загнали в толпу таких же, как он, сопливых, несчастных, орущих мальчиков и повели всех по западному тракту.
Да, вначале все были одинаковы в своем несчастье, равны. Но вскоре их немудреное общество начало расслаиваться, делиться на некие группы, уровни: низшие, средние, высшие. Это происходило как бы случайно, само собой, но здесь же обнаруживалась и некоторая закономерность. Каждого из них непостижимым образом прибивало к определенному слою.
Дин Хун быстро понял, что он во многом резко отличается от большинства сверстников, прежде всего своей внешностью и повадками, унаследо-
ванными от кочевых предков. Это было плохо, поскольку так или иначе отталкивало его от других, ставило в особые условия, как чужого. И потому каждый раз ему приходилось отстаивать свою особость и свое достоинство, собирать себя для отпора.
Но в то же время в нем было нечто такое, чего опасались еще до проявления и чему чаще всего уступали. Только потом, по прошествии лет, успешно пройдя через многие жесткие испытания и схватки, он понял: в нем чувствовали жесткую волю, умение подавлять противника избытком энергии, силы и бесстрашия, выражая другими словами - нечто нечеловеческое даже, в минуты гнева по-носорожьи неукротимое…
первом же серьезном бою он в неравной схватке зарубил пятерых. И потом много раз, когда противник, бывало, подавляющим большинством теснил их к отступлению, Дин Хул один увлекал соратников своих в безнадежную, казалось бы, атаку и чудесным образом переламывал ситуацию.
Многие жители его провинции имели тюркские, а точнее динлинские, хунские корни, считавшиеся средь коренных китайцев, которых всегда было больше, как бы низкосортными. обществе было принято объяснять многие неустройства, беды и происшествия нежелательным, в общем-то, влиянием и действием необузданной, непокорной и непредсказуемой степной крови. У кого-то признаки ее со временем становились не так заметны, и они старались скрыть их. Но тем, у кого она слишком ясно проступала, было поел ожней. А у Дин Хуна налицо были все признаки истинного тюрка: синие зоркие глаза, соломенные кудри, нос с горбинкой и высокий рост. Нравом же Дин Хун был весь в отца: выдержанным, терпеливым. Завоевав, честно заслужив себе высокое положение и почет, он все-таки до конца нес в себе ощущение чужеродности своей, особости.
Пересыльный пункт
Изречение старых мудрецов, что судьба человека формируется задолго до его появления на свет, имеет множество подтверждений.
Древние правители Поднебесной так мудро - и, надо добавить, жестко, если не жестоко, - устроили жизнь и добились такого послушания законам, правилам и порядку, что на скамью подсудимых человек естественным образом попадал крайне редко, можно сказать - в исключительных случаях. Даже такие мелкие правонарушения, как дерзость и непослушание, были почти искоренены в обществе.
Но государству всегда нужны работники для строительства крепостей, оборонительных сооружений и каналов, нужны солдаты для армии и пограничных застав, матросы для флота. Добровольно, понятное дело, на это никто не шел.
Поэтому оно и ввело закон, по которому семью, не выплатившую положенные налоги, отдают под суд. А суд, в свою очередь, выносит решение о лишении свободы одного члена семьи на срок от года до пяти лет. Таким образом и забирали одного из сыновей, который по возрасту подходил разнарядке.
Так, после засухи Года обезьяны, были приговорены к общественным работам Ли Эр, Дин Хун, да и почти все другие их сослуживцы. Под общественными подразумевались самые тяжелые работы по строительству оборонительных сооружений и каналов. елись они безостановочно круглый год, невзирая на зимний холод и летнюю жару.
Условия содержания работников были жуткие, многие не выдерживали и погибали, и об этом ходили в народе устрашающие слухи.
Осужденные вначале попадали в общий пересыльный пункт, где их распределяли по стройкам, а самых лучших и подходящих по возрасту отбирали для службы в армию… Это было светлой надеждой, почти спасением для осужденного.
Еще с древности мудрые правители создавали во всех серах, слоях государства и общества выверенную иерархию ценностей. сегда и везде,
куда бы ни попадал человек, был выбор, в любой тяжелейшей повинности обязательно предусмотрена была в жесткой системе возможность продвижения от худшего к лучшему, от одного человек с ужасом отталкивался, а к другому тянулся и стремился изо всех сил.
Отобранных на службу в армию служители пересыльного пункта в течение месяца испытывали в специально созданных, устроенных для этого условиях, где раскрывались скрытые склонности и возможности каждого.
едь главная суть человека подчас глубоко сокрыта внутри, в нем самом под многими наслоениями вторичного, несущественного, и он об этом, главном, даже и сам порой не догадывается. Но оно видимо сквозило под наметанным пытливым взором опытных служителей пересыльного пункта.