Читать интересную книгу Публичные лекции о гомеопатии - Лев Бразоль

Теперь я должен сделать одну необходимую оговорку. Я начал с указания недостатков ганемановской фармакологии. Было бы несправедливо и непростительно с моей стороны оставить вас под впечатлением, будто бы ганемановский труд ничего, кроме недостатков, не содержит. Я слишком далёк от этой мысли. Наоборот, чем более углубляешься в дух ганемановского учения, чем более изучаешь гомеопатическую фармакологию, тем более убеждаешься, что эти недостатки бледны, слабы и ничтожны сравнительно с его великими заслугами перед наукой и, по мере развития и усовершенствования науки и её методов исследования, эти недостатки сглаживаются и устраняются, а великие его достоинства и заслуги выступают всё определённее и рельефнее, и бессмертное имя Ганемана всё ярче и ярче выступает в летописях истории медицины.

Из этих заслуг первая и самая главная — это проведение и осуществление плодотворнейшей по последствиям мысли, что истинные свойства лекарственных веществ должны быть открыты не на лягушке, а на человеке, и притом не на больном, а на здоровом человеке, потому что в больном организме трудно разграничить симптомы болезни от симптомов лекарств. И хотя незадолго перед этим знаменитый Галлер высказывал также мысль о необходимости такого исследования лекарств, а Штёрк, в числе немногих других, даже пробовал на себе действие нескольких лекарств, но ни один из врачей до Ганемана так глубоко не прочувствовал этой первейшей необходимости испытания лекарственных веществ на здоровом человеке как conditio sine qua non рациональной фармакологии и основанной на ней физиологической терапии, и ни один из врачей ни раньше, ни после не проводил этого на деле с такой пламенной энергией, с таким беспримерным самопожертвованием и в таких грандиозных размерах, как Ганеман. Затем, нужно удивляться его необычайному дару наблюдательности, его тонкой способности схватывать характерные и своеобразные черты лекарственного действия и особливо искусству, ещё никем не превзойдённому, различать в массе по-видимому малозначительных и несущественных симптомов зародыши весьма существенных и значительных патологических состояний. Словом, Ганеман есть отец экспериментальной фармакологии и как тонкий знаток лекарственных орудий не имеет себе равных в истории медицины.

Но этого мало. Он не только создал фармакологию на твёрдом и незыблемом основании опыта, т. е., возвёл её на степень науки, но ещё, кроме того, дал закон, посредством которого мы можем пользоваться этой наукой, указав, что физиологические свойства лекарственных веществ должны служить для врача истинным, безошибочным и неизменным руководством для терапевтического употребления этих лекарственных веществ, а именно в том смысле, что лекарственные вещества должны излечивать такие болезненные состояния, которые представляют наибольшее сходство с собственным физиологическим действием. И так как на основании этого индуктивного закона терапевтическая сфера лекарств всецело совпадает с их физиологической сферой действия, то с изучением физиологического действия лекарств, вместе с тем, открываются границы и содержание их терапевтического действия; физиологическая специфичность является, вместе с тем, и терапевтической и, таким образом, «similia similibus curantur» служит руководящей нитью не только для практического назначения лекарственных веществ, но и для открывания новых терапевтических сокровищ. Затем, Ганеман пламенным словом в своих многочисленных сочинениях и живым делом в своей практической деятельности неустанно поучал необходимость назначения лекарств в простом виде, без примеси каких-либо других веществ, откуда только и можно почерпнуть истинное познание о чистом терапевтическом свойстве лекарственных веществ. В этом отношении Ганеман не только опередил свой век более чем на целое столетие, но и теперь ещё стоит, как гигант, целой головой выше толпы его современных карикатуристов. Поэтому Ганеман есть не только основатель экспериментальной фармакологии, но и отец научно-рациональной физиологической терапии.

В дополнение к сказанному о нашей фармакологии, я считаю необходимым прибавить ещё следующее. Так как в наших фармакологических исследованиях мы ищем клинических отражений естественных болезней человека, то наша фармакология, конечно, должна показать, что лекарственные вещества действительно вызывают в здоровом человеческом организме такие патологические состояния в органах и тканях, против которых они же должны служить лекарственным орудием; она должна ясно обнаружить, что каждая клетка, каждая ткань, каждый орган и все физиологические системы человеческого организма так или иначе поражаются тем или другим лекарственным веществом, и что органический субстрат почти всех патологических состояний, которым подвержен наш организм, находит своё искусственное подражание в патологическом действии лекарственных веществ; она должна дать патологические портреты естественных болезней, если не в полном их развитии, то, по крайней мере, в зачаточном и начальном периоде их возникновения, и в этом отношении мы ищем дополнительных сведений в опытах над животными и в истории отравлений, потому что не можем доводить эксперименты у человека дальше известных опасных для жизни границ. Таким образом фармакология, конечно, должна дать известные патологические шаблоны естественных болезней.

Но этого мало, Нам недостаточно ещё знать, как то или другое лекарство действует на тот или другой орган человеческого тела, например, на почки, сердце и т. д. Нам нужны не столько аналитические детали, сколько синтетические образы, т. е. живые, полные и колоритные картины лекарственных болезней, вызывающие в уме ясное и определённое представление о других аналогичных естественных болезнях. Поэтому протокол лекарственного испытания должен соответствовать клиническому описанию индивидуальной разновидности какой-либо болезненной формы и должен быть описан терминами, свойственными специальной патологии и удовлетворять требованиям индивидуализирующей терапии; и на самом деле, клиническая точка зрения, принимающая в соображение всю совокупность объективных и субъективных симптомов, представляющихся анализу наших чувств, всё равно, вооруженных или нет, для нас несравненно важнее патологической. Раньше я поставил в вину Ганеману значительный перевес субъективных симптомов над объективными или слишком широкое предпочтение симптоматике в узком смысле слова перед патологией. Но этим я вовсе не думал умалять значения симптоматологии. Я только хотел возвысить значение патологии, хотел выразить мысль, что не следует пренебрегать патологией. и что обе эти науки — патология и симптоматология — должны идти рядом рука об руку и взаимно освещать и дополнять одна другую. Скажу больше: симптоматология, в смысле разумной оценки всех наличных симптомов болезни, в обширном смысле и значении, даёт гораздо более надёжную опору для терапии, чем патология, подверженная многоразличным колебаниям во взглядах и находящаяся в зависимости от изменчивых гипотез и спекулятивных предположений. Патологический диагноз может быть неверен, что сплошь и рядом обнаруживается лишь при вскрытии, между тем как разумное сравнение наличных симптомов в большинстве случаев безошибочно приводит к цели. Патологическия теория и гипотезы меняются чуть ли не из году в год и, следовательно, никогда не могут служить основанием для рациональной терапии, между тем как клинические черты известной болезни остаются всегда те же и неизменны, и из метко и выразительно набросанных клинических картин какого-либо Сиденгама или Гиппократа мы так же живо узнаём болезнь, существовавшую 100 или 1000 лет назад, как бы она находилась теперь перед нашими глазами. Следовательно, симптоматология может во многих случаях заменить или, во всяком случае, дополнить диагноз.

Кроме того, симптоматологический метод важен в том отношении, что даёт возможность распознавать болезни в самом раннем периоде их возникновения, когда они выражаются лишь субъективными симптомами. Не могу пропустить случая, чтобы опять не указать на необходимость и важность анализа субъективных симптомов. Как часто вся история болезни пациента состоит исключительно из одних субъективных симптомов, и в таких случаях врач, произведя полное физикальное исследование груди и живота, исследовав все отделения, испытавши нервную и мышечную чувствительность, начертав кривую пульса, взвесивши пациента, словом, проделав над ним всевозможные методы исследования и не найдя в пациенте ничего ненормального, объявляет ему, что он здоров и называет его болезнь мнительностью, ипохондрией, истерией и т. п., и отпускает ого домой с рецептом Kali bromati одну драхму на 6 унций воды. Но от этого универсального и всеисцеляющего бальзама больному не легче. В нём может сидеть глубокое сознание какого-то внутреннего беспокойства, недомогания или недостатка где-то какой-то точки опоры, он чувствует смутную неопределённую боль, или, хуже чем боль, чувство неминуемо угрожающей болезни; он не может отделаться от мучительного сознания какой-то болезненной деятельности своего сердца или неестественного состояния своего мозга; он замечает в себе какую-то беспричинную и безотчётную физическую усталость; он тревожим предчувствием разыгрывающейся болезни, предчувствием, исходящим из самой глубины его существования — словом, он чувствует себя больным, несчастным и страдающим. И это страдание может иметь реальное основание. Вчера врач объявил его здоровым или «нервным», а завтра читает в газетах, что этот самый пациент, искавший у него помощи от болезни сердца и признанный им здоровым, скоропостижно умер на улице от разрыва сердца, или слышит, что другой, жаловавшийся на какое-то душевное беспокойство, сошёл с ума или лишил себя жизни, или узнаёт, что третий пациент, представлявший непонятную для него картину субъективного страдания, пал жертвой какого-нибудь неисцелимого хроническаго недуга. Это факты не единичные и исключительные, а огульные, валовые, ежедневные. Гомеопатическая школа всегда внимательно изучала симптоматику болезней и никогда не теряла из виду, что болезненные субъективные ощущения составляют важную интегральную часть болезней чсловека. Поэтому она всегда обращала должное внимание на эту сторону и в испытаниях лекарств, в которых также встречаются такие же жалобы и субъективные ощущения. Критически размышляющий врач ганемановской школы, конечно, сумеет разобрать, где известное страдание распустилось на эфемерной почве фантазий и воображения, а где оно имеет реальное и глубокое основание, но он никогда не упустит из виду, что, пренебрегши этими симптомами больного человека, он утратил бы нить к пониманию сущности его болезни, и всегда будет помнить, что субъективные симптомы доставляют нам самые ранние признаки или предостережения будущих болезней. Поэтому, своевременно побеждая такие состояния, он, вместе с тем, искореняет зародыши будущих опасных и тяжёлых страданий, т. е. действует не только симптоматически, но и профилактически, т. е. исполняет самую важную задачу терапии — предупреждать развитие важных и серьёзных заболеваний.