читает свои заметки в обычной манере, то есть с таким видом, будто видит их впервые в жизни, а потому путается и громоздит одну нелепицу на другую? Однажды на лекции он заговорил о кровавых анализах.
– Правда?
У Оливии в запасе была тысяча подобных историй. Эти обеды стали традицией. Когда обе женщины приходили в ресторан, им даже не приходилось ничего заказывать: на стол сразу подавали два салата и бутылку минеральной воды. На вкус Дианы, еда могла быть и поплотнее, но она не променяла бы свое место ни на что в мире.
Общение с мадам Обюссон придало смысл ее жизни. Она хотела походить на нее, быть с ней в одной команде. Все, в чем с детства ее упрекали – серьезность, строгость, то, что мать называла ее холодностью, – было наконец оценено по достоинству. Диана ликовала всякий раз, когда Оливия подчеркивала ее достоинства.
Иногда в аудитории она слышала, как студенты шептались: «Обюссон симпатягой не назовешь» или «С такой не забалуешь». Она заставляла себя молчать. Но если бы не сдержалась, то сказала бы: «Оливия Обюссон – великолепнейший специалист по болезням сердца. Она здесь не для того, чтобы вызывать у вас симпатию. На ее профессиональном уровне никакие симпатии не нужны. Кстати, вы были бы удивлены, если бы узнали, какая она забавная».
Однако их сближение не прошло незамеченным и вызвало вполне ожидаемый поток сарказма, как в академической среде, так и среди интернов.
– Это потому что вы очень красивы, – со смехом заметила Оливия.
– Вы тоже весьма недурны собой.
– Наконец-то кто-то мне это сказал!
– Я наверняка не единственная.
– А кто еще?
– Не знаю. Ваш муж?
– Станислас – математик, исследователь. Он ничего такого не говорит.
Диану снедало желание расспросить Оливию о ее жизни. Мешала боязнь показаться бестактной. Все, что касалось Оливии, представлялось ей необычайным.
Однажды, выходя из университета, она увидела поджидающую ее женщину. Она ее сразу не узнала.
– Диана, это ты? Да ты же стала настоящей красавицей! – сказала женщина.
– Мама! – потрясенно выдохнула девушка.
Она не видела мать вот уже десять лет. Не было ни желания, ни времени. Иногда она встречалась с отцом, всегда по его просьбе; он не переставал расстраиваться из-за ее отдаления, но так никогда и не задумался, не кроется ли причина в поведении его жены. Что с ней случилось? Перед Дианой стояла женщина с потухшим взором, неопределенного возраста, с опустошенным лицом.
– Я могу с тобой поговорить? – спросила мать.
Они зашли в кафе.
– Что произошло?
– Селия уехала.
– Как это?
Мари разразилась рыданиями и достала из сумочки письмо:
– У твоей сестры родился ребенок. Ты знала об этом?
– Кажется, что-то слышала, – ответила Диана, пожимая плечами.
– Это случилось в прошлом году. Она так и не пожелала сказать мне, кто отец. Меня не удивит, если она и сама не знает этого. После того как ей исполнилось восемнадцать, Селия пустилась во все тяжкие, да и пила изрядно. По слухам, у нее было много связей, причем с мужчинами постарше.
– Избавь меня от сплетен, ладно?
– Короче, у нее родилась дочь, Сюзанна. Она уехала неделю назад, не сказав, куда направляется, и оставила мне малышку.
Не прекращая плакать, Мари протянула Диане письмо, которое держала в дрожащей руке.
Мама,
я чувствую, что совершаю с Сюзанной те же ошибки, которые ты совершила со мной. Я слишком ее люблю и не могу удержаться, чтобы не держать ее все время на руках и не покрывать поцелуями. Я не хочу, чтобы моя дочь стала, как и я, безвольной развалиной, годной только спать с кем попало. И потом, мне двадцать лет, и я хочу начать жить.
Поэтому я уезжаю, далеко, и не скажу куда. Я оставляю тебе Сюзанну. Я заметила, что ты ее любишь, но не теряешь рассудок, как это было в моем случае. Возможно, ты станешь наконец для моей дочери тем, кем никогда не была для своих: хорошей матерью.
Селия
Диана долго сидела ошеломленная, склонившись над посланием и не зная, что сказать.
– Это замечательно, то, что она сделала, – удалось ей выговорить.
– Ты так думаешь? – сказала Мари сквозь слезы. – А я приехала попросить тебя отправиться ее искать!
– Ты с ума сошла? Я никогда бы ничего подобного не сделала. Прежде всего, потому, что я ее одобряю. И потом, даже если бы я не одобряла, она же взрослая.
– Как ты можешь ее одобрять?
– Она не хочет повторять твои ошибки. Это до крайности уважительная причина. Она не хочет удушить Сюзанну тоннами поцелуев и тисканий, которыми ты допекала ее саму все ее детство и отрочество.
– Но все потому, что я ее любила, что в этом плохого?