Вскоре эта сцена была всеми забыта. После того, как дож и его свита разместились на палубе «Буцентавра», адмирал взял в руки руль, и огромный роскошный корабль с золочеными галлереями начал удаляться от набережной. Его отплытие было возвещено звуками труб и рогов. Прежде чем «Буцентавр» достиг середины порта, вся поверхность воды вокруг него оказалась покрытой гондолами.
Когда «Буцентавр» остановился, и вокруг его кормы образовалось свободное пространство, дож появился на галлерее, устроенной таким образом, что он был виден всей толпе. Держа в руке блестящее кольцо, усыпанное драгоценными камнями, он произнес слова обручения и бросил кольцо в воду[28]. Раздались громкие аплодисменты, заиграли трубы. Вдруг одна лодка проскользнула под кормовой галлереей «Буцентавра». Ею управляла ловкая и сильная рука, хотя голова гребца была уже покрыта сединою. Маленький рыбацкий буй упал из лодки, которая так быстро исчезла, что это маленькое происшествие прошло почти незамеченным.
«Буцентавр» двинулся обратно к городу.
Венеция разделялась на две почти одинаковые части каналом, который как по ширине, так и по своему значению был назван Большим каналом[29]. Окруженный дворцами главных сенаторов, этот канал представлял все удобства для устройства на нем гонок, которыми должен был закончиться праздник.
Гребцы, явившиеся на состязание, собрались уже на канале; их глаза были устремлены на толпу, ища одобрения в лицах друзей. Наконец, все формальности были соблюдены, и состязавшиеся заняли свои места. В каждой гондоле помещались по три гребца; гондолы управлялись еще четвертым, который, стоя на маленькой палубе кормы, греб рулевым веслом, направляя и в то же время ускоряя ход судна. На носу развевались флаги: одни из них носили отличительные знаки правящих фамилий республики, другие были просто украшены вымышленными девизами их хозяев. По пушечному выстрелу гондолы устремились вперед. Их отъезд сопровождался аплодисментами, которые, пронесясь по всему каналу, перенеслись на галлерею «Буцентавра».
Вначале все гондолы скользили по воде с легкостью ласточек, слегка касающихся воды. Через некоторое время сплошная масса выехавших лодок начала мало-по-малу редеть, и они образовали посередине канала длинную колеблющуюся линию. По мере приближения к цели расстояние между гондолами все увеличивалось, и, наконец, три гондолы друг за другом примчались под корму «Буцентавра». Приз был взят, победители награждены, артиллерия дала сигнал, музыка ответила залпами пушек.
Герольд возвестил начало нового состязания. Для первой, можно сказать национальной, гонки выбраны были, следуя старинному обычаю, гондольеры из коренных венецианцев. Награда была назначена государством, и все это состязание носило в известной степени политический и официальный характер. Во второй гонке могли, как было объявлено, принять участие все желающие, независимо от их происхождения и занятий. Сам дож должен был вручить золотое весло на такой же цепи победителю в этом состязании; точно такое же украшение из серебра должно было быть второй премией, а третья премия состояла из маленькой лодочки, сделанной из менее драгоценного металла. Так как цель этой гонки была — показать особенный талант гребцов Королевы Островов, то в каждой гондоле должен был находиться только один гондольер. Никто из принимавших участие в первой гонке не был допущен ко второй, и все, кто хотел в ней участвовать, должны были собраться под кормой «Буцентавра», где должны были быть удостоверены их личности.
Перерыв между обеими гонками был непродолжителен.
Первый из гондольеров, выступивший из толпы соперников, был хорошо известен всей Венеции своей ловкостью и пением.
— Как тебя зовут, и кому ты вручаешь свою судьбу? — спросил его герольд.
— Меня зовут Бартоломео; я живу между Пьяцеттой и Лидо, и, как верный венецианец, я возлагаю упования мои на святого Феодора.
— Займи место и жди своей судьбы.
Ловкий гондольер коснулся веслом поверхности воды, и легкая гондола, словно лебедь, вынеслась на середину пространства, оставленного свободным посреди Большого канала.
— Кто ты такой? — спросил герольд следующего.
— Энрико, гондольер из Фузины; я вверяюсь покровительству Антония Падуанского.
— Мы одобряем твою смелость. Займи место в ряду состязающихся.
— А ты кто? — спросил герольд третьего.
— Меня зовут Джино из Калабрии, гондольер на частной службе.
— У кого ты в услужении?
— У знаменитого и высокочтимого дона Камилло Монфорте, владетельного герцога святой Агаты в Неаполе и по праву — сенатора Венеции.
— По твоей претензии на знание законов ты как-будто из Падуи. Вверяешь ли ты свою судьбу патронессе твоего хозяина?
Когда Джино обдумывал ответ, ему казалось, что среди сенаторов произошло какое-то волнение, и недовольство выразилось на многих лицах. Джино поворачивался во все стороны вокруг и искал глазами помощи того, чьей знатностью он только что хвалился.
— Что же ты не хочешь назвать, кому ты вручаешь твою судьбу?
— Покровительнице моего господина, а также святому Януарию и святому Марку, — прошептал растерявшийся Джино.
— У тебя хорошая защита: если тебе двух последних будет мало, ты всегда можешь рассчитывать на первую.
— Синьор Монфорте — имя знаменитое, и он будет всегда желанным гостем на празднествах в Венеции, — заметил дож, склоняясь в сторону герцога святой Агаты, который находился недалеко от «Буцентавра» в красивой гондоле и с интересом наблюдал эту сцену.
Камилло ответил глубоким поклоном. Церемония продолжалась.
— Займи твое место, Джино, — сказал герольд. — Желаю тебе успеха.
Потом, обернувшись к следующему, он вскричал с удивлением.
— Ты как здесь?
— Я хочу тоже попробовать быстроту моей гондолы.
— Ты слишком стар для такого состязания. Побереги свои силы для ежедневных работ. Не надо поддаваться безнадежному честолюбию.
Новый кандидат пригнал под галлерею «Буцентавра» рыбацкую лодку довольно красивой формы, но со следами ежедневной работы. Он спокойно выслушал насмешку и хотел уже повернуть гондолу назад, когда дож сделал ему знак остаться.
— Расспросите его, как и других, — сказал дож.
— Как твое имя? — спросил пренебрежительно герольд.
— Меня зовут Антонио; рыбак из лагун.
— Ты уже очень не молод.
— Синьор, мне это известно лучше всех. Прошло уже шестьдесят лет с тех пор, как я первый раз забросил сети в море.
— Ты одет слишком бедно, чтобы участвовать в гонках Венеции.