диаконов и послушников готовили к борьбе с революционерами так же, как и жандармов.
За перегородкой раздался глухой стук, значит, водитель вернулся на место. Я нетерпеливо побарабанил пальцами по коленке, затем прошелся взглядом серебристым прутьям, скручивающиеся в тугие спирали на концах бороды. В ответ я получил короткую улыбку, которая коснулась светло-голубых глаз, но так и не спустилась к губам. Другой реакции я не ждал.
Тихон Федорович никогда не вступал со мной в бессмысленные споры.
— Ладно, — я сдался первым, зная упрямство Быстрикова, — прошу прощения, святой отец.
— Не извиняйся, Алеша, — он сделал акцент на моем имени. — Император попросил присмотреть за тобой. После нападения тебе наверняка понадобится поддержка.
— Мне?
Брови поползли вверх, а в интонацию пробралось изумление. Отец решил, что я нуждаюсь в помощи духовника?
— Да, — кивнул Тихон Федорович. Дрожащими пальцами он выдернул несколько седых волосков. — Я разговаривал с ним сегодня, его императорское величество обеспокоен участившимися нападениями.
— Возможно, следовало изменить тактику поведения? — и вновь я не сдержался. На сей раз от ехидства.
Тихон Федорович моргнул. Под головным убором сдвинулись к переносице густые брови, а на мое колено легла ладонь. От тепла, что прожигало кожу сквозь брюки, я невольно вздрогнул и попытался отстраниться. Слишком много печали появилось в глубине зрачков. Однако насквозь фальшивое сочувствие, излучаемое Быстриковым, сдавливало до хруста в костях.
— Алексей, — осторожно начал Тихон Федорович, — что с тобой происходит?
Я равнодушно пожал плечами. Что тут ответишь? К счастью, смартфон лишил меня необходимости отвечать на неловкий вопрос, и привлекло внимание сообщение от Ольги. Очередная стычка с Владом вызвала негодование моей официальной любовницы.
«Ваше императорское высочество, сообщаю, что командир корпуса жандармов генерал-майор Владислав Ящинский отказал мне в аудиенции. В непродолжительной беседе он сослался на вас и потребовал официальное разрешение на встречу с девицей Мечихиной, заверенное вашей подписью и печатью канцелярии».
Сжав переносицу, я едва сдержал рвущийся из груди хохот. Официальное послание было вдоль и поперек пронизано возмущением Ольги. Я представил, как мою княгиню распирало от злости, как она в гневе набирала буквы. Стирала и вновь била пальцами по экрану в надежде, что я разрешу их с Владом конфликт. Поставлю, так сказать, точку.
— Ваше императорское высочество, мы отправляемся, — в салон заглянул Соловьёв, но не дождавшись от меня реакции, молча захлопнул дверцу обратно.
— Алексей? — вновь подал голос Тихон Федорович.
— Минутку, — я поднял палец, набирая сообщение Владу. — У меня односторонний разговор с командиром специального корпуса жандармов.
Быстриков зашевелился, легкой волной мантия соскользнула с диванчика и скрыла его одежду полностью. Вытянув шею, он заинтересованно похлопал ресницами, пока я занимался ерундой. Мысленно сделал пометку. Поры бы глупый конфликт Ольги и Влада закончить. Надоели со своими ссорами.
— Я давно не видел Владислава в церкви, — пошел в обход Тихон Федорович.
Это сработало, я оторвал взгляд от экрана, поднял голову и прищурился.
— Зачем ему там быть?
— Всем нам требуется поддержка Бога, Алексей, — мягко, но настойчиво, заявил Тихон Федорович.
Я все-таки расхохотался. До слез и хрипоты в горле, успокоившись тогда, когда испуганный водитель с настороженным Соловьем постучали в перегородку. Пришлось брать себя в руки. Отдав приказ трогаться, я отправил кое-как дописанное сообщение Владу и посмотрел на застывшего духовника.
— Бог, говорите? — протянул я с прохладой, от которой у Тихона Федоровича сильнее затряслись руки. — Разве Бог не заботится о нас? Почему оставил мать Влада, когда она нуждалась в его поддержка? Где находился Всевышний, когда император заключил сделку и отдал мое сердце предательнице? Или дети из царской семьи недостойны внимания нашего небесного отца?
Тихон Федорович меня осуждал. Даже не вглядываясь в резкие черты, я прочел все по его позе и напряженным плечам. Хотя в глубине души он наверняка жалел двух мальчишек, чье детство превратилось в ад на земле. Только ничего не мог поделать. Как и всегда.
— Алексей, — тихо пробормотал Быстриков, не выдержав моего прямого взгляда, — помни об испытаниях. О милосердии и всепрощении.
Поддавшись вперед, я понизил голос до шепота, чтобы меня слышал лишь Тихон Федорович.
— Я не Бог, но мое милосердие познает каждый. Кто хоть словом или делом причастен к заговору и убийствам. Кто долгие годы поддерживал кровавый террор и геноцид нашего народа. Клянусь вам, — пообещал я и добавил, приблизившись к уху Быстрикова: — Ангелы Всевышнего за спиной мне совершенно не нужны, святой отец. Если понадобится, я обрушу небеса на головы виновных.
Стук его сердца звучал так громко, что оглушал нас. Тихон Федорович сглотнул, затем осторожно повернул голову и выдохнул:
— Ты участвуешь в заговоре, Алексей?
И вновь моим ответом стал громкий смех.
Глава 11. Ольга
Я никогда не любила Петропавловскую крепость. Один вид укрепленных стен и шпиля собора, что взирал на людей с высоты птичьего полета, навевал тоску.
Будучи ребенком, я наслушалась множество историй о жестокости местной охраны и полицаев. Как имперские солдаты дубинками гнали оппозиционеров, как расстреливали без суда и следствия у ржаво-кирпичных стен. Большинство из них, конечно, от дедушки: в прошлом лейтенанта Российского императорского флота. Много лет он служил на линкоре «Севастополь», а форма с нашитыми золотыми галунами долгое время являлась достоянием нашей семьи. До тех пор, пока дедушка не предал свои идеалы и не перешел на сторону «Красной зари».
Объяснение было простым: мы стали неугодны родной стране. Всех тех, кто служил ей верой и правдой. Гонения на носителей хаоса начались не только среди гражданских, но и военных. Попытки погасить очаги революции после неудавшегося переворота в 1917 году вылились в массовые казни и аресты.
Посмотрев на руки, я несильно сжала колени. Мне, как внучке революционера с проклятым даром, сам Всевышний повелел умереть за стенками Петропавловской крепости. При желании никакие побеги, смена фамилии много лет назад и княжеский титул бы не помогли. Но еще я знала, что ни имперцы, ни оппозиционеры о людях не думали. Никогда.
«Красная заря» предала нашу семью, и полицаи пришли по наводке от дедушкиных «друзей». А молодой парнишка в форме, тот самый враг, шепнул мне, прячущейся под кроватью в спальне: «Молчи, что бы ни услышала. Потом беги отсюда как можно дальше».
Родителей и деда забрали по обвинению в государственной измене, а мне пришлось целый час гасить в груди рыдания. Я не