каждого читалась собачья преданность роду Романовых, точнее, императору Российской империи. На меня же молодые и не очень военные смотрели с легким оттенком недоумения, где-то даже брезгливости. Однако мужчины и женщины, обряженные в красивые мундиры, сейчас молчали. Очень показательно.
Мол, неправильный у вас, государь-батюшка, сын. Посты не соблюдал, жениться по велению долга не желал. И корона мне подходила как собаке пятая нога.
Только вслух боялись ляпнуть нечто подобное, поскольку самостоятельно подписывать себе приговор никто не жаждал.
— Ваше императорское высочество, — из тягот мыслей о хрупкости бытия меня вывел грубый голос Рахмата Соловьева. — Прошу, следуйте за нами.
Обернувшись, я заметил огонек негодования в темном зрачке генерала от инфантерии. Повязка на правой стороне лица скрывала отсутствующий глаз, а также уродливый шрам, разделяющий бровь точно посередине. Птичьи черты заострились, затрепетали крылья крупного носа, когда я сократил расстояние между нами и остановился.
Издалека главу тайной разведки часто принимали за огромного коршуна, а вблизи Соловьев напоминал нахохлившегося попугая. Не очень корректное сравнение, ведь Рахмат Алишерович — один из опаснейших магов-звуковиков в империи. В лихие девяностые годы он участвовал в революционном восстании под флагом «Красной зари» против царской семьи. Тот самый Соловей Разбойник, на счету которого дар хаоса, государственная измена и тысячи жертв от смертоносного заклятия «Оковы вечной тишины».
С другой стороны, Соловьев не идиот. У него остался единственный сын — диакон Василий Шумский, который жил в российской глубинке со своей женой Кристиной. Супруга, пусть и бывшая, находилась там же.
Ради спокойствия и благополучия близких люди часто шли на сделки с совестью. Например, предавали товарищей, оставались на службе тиранов и отбрасывали собственные убеждения.
— Конвой прибыл, чтобы отвести непокорного наследника в безопасный бункер? — мою иронию никто не оценил, зато два рослых оборотня встали за спиной.
— Ваше императорское высочество, поторопитесь, пожалуйста, — игнорируя мой выпад, повторил Рахмат Алишерович.
Я лениво оглянулся.
Недовольный анчутка что-то вбивал в телефон, рядом с ним мерзкая кикимора трясла зелеными волосами и косилась на ворота. Там уже собралась толпа вездесущих журналистов. На улице вечер поздний, людям с нелюдями бы спать, а они стояли и мерзли.
Увы, их волновала сенсация, вроде снимков раненного цесаревича. К ним бы придумали парочку громкоговорящих заголовков: «На его императорское высочество совершенно нападение. Врачи дают неутешительные прогнозы».
Плевать всем, что речь шла о сущем пустяке. Главное — поднять панику.
— Рахмат Алишерович, а как ваши дела? Как сын? Я приглашал Василия в Санкт-Петербург, но он занят своим приходом, — протянул я и шаркнул по асфальту. Под ботинком неприятно заскрипели мелкие камушки.
Сладкое злорадство растеклось в груди, когда Соловьев поморщился.
Рахмат Алишерович с сыном не общался — запретили прямым указом «любимого» государя. Единственная встреча, на которую дали добро год назад, так и не состоялась, насколько я знал. Отцу докладывали о каждом шаге главы тайной разведки. Соловьева не выпускали из поля зрения, не давали уехать из столицы и держали на коротком поводке.
Шаг влево или вправо — расстрел. Причем для всей семьи. Василий ведь тоже обладал даром хаоса и во всех неофициальных документах давно засветился.
— Сядьте в машину, ваше императорское высочество, — выдержка Рахмата Алишеровича за несколько долгих минут не ослабла.
Заиграло алыми искрами на висках уходящее за горизонт солнце, когда Соловьев расправил могучие плечи и стряхнул с форменного мундира белые крошки. Ткань собралась складками там, где Рахмат Алишерович согнул руку в локте, отчего качнулась золотая бахрома эполет.
— Я все еще не видел распоряжения. Письменного, — ответил я в тон, на что Соловьев заскрипел зубами.
— Ваш отец отдал приказ в устной форме. Мы связались с его императорским величеством по телефону, — холодно отозвался он и посмотрел так, словно готовился к звуковому удару на поражение.
— Пусть повторит лично.
— Алексей Николаевич…
— Звоните, Рахмат Алишерович. Или продолжим радовать публику скандалом в царском семействе. Вот смеху-то будет, когда по всем губерниям разлетятся слухи, — я цокнул, но не шевельнулся. Сзади меня негромко выругалась кикимора.
Кого именно она назвала «гнилью болотной», я не уточнил.
— Мы вам не враги, Алексей Николаевич, — нахмурился Рахмат Алишерович, видя, что я не намерен подчиняться. — Наш общий долг охранять наследника престола ценой собственной жизни, однако ваше упрямство не упрощает эту задачу.
— Но везут меня как заключенного, под охраной? — спросил я и повертел в руках смартфон. — Отец, кстати, не берет трубку.
— Всего лишь меры предосторожности, — уклончиво ответил Соловьев. — После нападения на Зимний дворец императора увели в безопасное место.
— Туда, где связи нет и вышки не ловят?
Кажется, оборотни фыркнули.
— Садитесь, Алексей Николаевич, — проигнорировав мой вопрос, он кивнул на открытую дверь бронированного автомобиля.
Церемонии закончились, на лицах гвардейцев появилось выражение решительности. И взгляд, которым меня одарил Соловьев, вышел вполне красноречивым. Мол, если я не сяду сам, меня туда затолкают. Вежливо, но настойчиво. Потому что так пожелал император, и никто не смел ему перечить. А наследник российского престола, родной сын, тем более.
Сделав вид, будто иду по собственному желанию, я забрался в машину. Позади остались журналисты, шумный дворец и бегающая охрана, которая отчаянно сдерживала поток любопытных зевак. Люди бы выломали ворота и прорвались сквозь магические заслоны, будь у них такая возможность.
Я вдохнул полной грудью и застыл. Острой горечью пощекотал ноздри березовый деготь, смешавшись с ароматом стирального порошка. Напротив меня устроился архиепископ Быстриков Тихон Федорович, личный духовник семьи Романовых. Точно крылья хищной птицы, фиолетовая мантия раскинулась по сиденьям. Тихон Федорович склонил голову, и бриллиантовый крест блеснул в центре белого клобука.
Так ярко, что на мгновение стало светло.
— Ваше высочество, — хриплым голосом поприветствовал меня он.
— Пришли помолиться за мое поведение? — я не удержался от колкости, хотя по большему счету никакой неприязни к Тихону Федоровичу не испытывал.
Лишь немного раздражала манера церкви лезть в государственные дела. После событий в Урюпинске все местные игумены, архимандриты и епископы взялись за активную пропаганду праведного образа жизни. Привлекали людей на мессы, запустили по главному телеканалу страны программу «Православный час», читали молитвы в детских домах и школах, активно занимались благотворительностью. Раньше они делали так же, но в этом году патриарх особенно яро взялся за спасение пропащих душ.
При задержании очередного демонстранта к нему прикреплялся духовный наставник, которого обязывали вернуть грешника на праведный путь. Увеличилась боевая мощь православной церкви: