людей в минуты опасности, самое главное, казалось бы — желание выжить, спастись, животный страх смерти — не появились у этих двоих, крепко обнимавших друг друга. Почти радость и умиротворение испытывали они от того, что смогли быть рядом в этот миг.
Мальчик вдруг оторвался от матери. Не выпуская ее рук, повернулся, пытаясь разглядеть русалку. «Странный мой малыш, — думала с нежностью женщина, — вот смотрит он, горюя о том, что может исчезнуть чудо. А то, что мы сами скоро умрем, он как будто бы не принимает в расчет. Мой добрый малыш, тебе было бы тяжело жить в этом мире. А скоро, совсем скоро тебя бы оторвали от меня и отправили на эту бойню, что сейчас поглотит нас. Так, может, даже лучше, что ты погибнешь невинным, славным, чистым ребенком, не успевшим хлебнуть настоящего горя, погибнешь не среди измученных, чужих людей, а в объятиях матери, что любит тебя больше всех на свете. А я? Как жила бы я без тебя? Меня минует самое страшное: жить, потеряв свое дитя».
Нэд как будто услышал мать. Обернул к ней лицо, ласково и задорно улыбнулся: «Я знаю, мама, русалка не погибнет. Она спасется. Ее уже, наверное, и нет в том затоне. И она обязательно очистит весь мир от зла. Правда ведь, мама?». Мать уверенно кивнула в ответ: «Да, сынок. Когда-нибудь вода во всем мире будет прозрачной. И будет царить тишина, если только птица защебечет, дождь зашуршит или русалки запоют красивую песню, играя в солнечных лучах». И они тихонько засмеялись, снова обнимая друг друга.
***
Русалка быстро плыла против течения. Совсем недавно она крепко спала на теплом мелководье после долгого пути, и ее разбудил странный шум, как будто кто-то плескался в воде и кричал тоненьким смешным голоском. Наверное, то был сон, но как вовремя он ей приснился: позади дрожала от взрывов земля. А на дальнем берегу величавого сиреневого моря ее ждали сестры, собравшиеся со всех краешков земли, из самых потайных, не доступных человеку рек и озер. Слишком долго пребывали в обиде на людей и неге беззаботного существования. За это время мир оказался за гранью безумия, почти погиб. Но ничего, ничего! У них есть еще время и силы все исправить. Русалка улыбнулась и поплыла еще быстрее.
Ангел-хранитель на подхвате
Я — ангел-хранитель на подхвате. Когда-то я был человеком. Мне было плохо. И я убил себя. Я не попал в ад за нарушение религиозного табу. Я не попал в рай за страдания. Ада и рая не существует. Кто и зачем их придумал? Почему миллионы людей продолжают верить в эти абсурдные сказки? Тот, кого они называют господом, не настолько глуп и расточителен, чтобы не самое худшее свое творение после нескольких десятков лет существования (которые для него, как верно подмечено, один миг) помещать навечно и бесцельно поджариваться в пекле или умиленно распевать аллилуйю среди лазоревых кущ.
Бытие не ограничивается одной-единственной земной человеческой жизнью. Об этом, впрочем, давно и многие уже знают. Более того, есть проблески идеи существования в разных мирах, причем не обязательно последовательное существование, начинающееся после смерти в одном из миров.
Ну, а кроме того, каждое одухотворенное существо выполняет свою функцию, при этом на каждом этапе своего многомирного существования не прерывается единая бесконечная цепочка смысла. Даже сейчас, когда я не скован узкими рамками человеческой логики, я не могу охватить пониманием всю эту сложно-сочлененную, осмысленно сплетенную ткань духовного бытия, не имеющего границ ни во времени, ни в пространстве, ни в сознании. Но теперь я знаю совершенно точно, что нет окончательного и абсолютного добра и зла, нет окончательно и абсолютно плохого и хорошего, есть лишь разные проявления сознания, как отдельные штрихи в общей картине. И каждое одухотворенное существо не за что награждать или наказывать, оно лишь выполняет то, что ему надо выполнить. Конечно, выполнить свое предназначение можно миллионами разных способов. Именно в этом — в выборе способа, в ежесекундном выборе того или иного движения души, ума и тела — и состоит свобода. И именно свобода выбора определяет состояние человека, которое можно условно отнести к награде или наказанию. Кстати, пару тысяч лет назад толпа людей, перед которыми стояли на возвышении омывающий руки прокуратор и четверо преступников, тоже имела выбор. Спасение многих ведь — не обязательно через распятие одного, поверьте. Спасение могло бы прийти и через милосердное «Помилуй его!».
Мое сегодняшнее предназначение является логическим продолжением моего человеческого существования. Я знаю и помню малейшее движение души и ума самоубийцы — от первой мимолетной мысли до последних пульсирующих образов, совпадающих с предсмертными судорогами тела. Поэтому я и появляюсь там, где человек готов свести счеты с жизнью и где необходимо мое вмешательство. Большинство других моих собратьев незачем обременять этим знанием — знанием того, как именно возникает жгучее, непреодолимое желание уйти от того, что существует, избавиться от себя, каково это — стремиться к уничтожению себя. Ведь, не смотря на то, что все самоубийцы разные (как можно сравнить, например, стоика, холодным рассудком делающим выбор в пользу гордой смерти перед скудной жизнью, и глупую веснушчатую девчонку, страдающую от того, что симпатичный одноклассник не пригласил ее на вечеринку), именно это желание ухода, избавления, исчезновения есть то главное, что их всех объединяет. И не каждое даже мудрое и древнее существо может выдержать без ущерба для собственной целостности те знания и ощущения, которые принадлежат мне, как реализовавшемуся самоубийце. Конечно, самоубийцы были до меня, будут и впредь. Но для большинства «ушедших от себя» благом бывает забыть эти ощущения и это знание, выбросить их вместе с отжившим телом. Я же отличаюсь тем, что могу совмещать принятие и понимание себя и своего места в мире, со знанием того, как это — не принимать себя и свое место в мире.
Сейчас под моим крылом находится Анна. Я знаю ее давно. Лет восемь назад, в период сложной подростковости Анны, когда мысль ее отчаянно стремилась к холодным вершинам абстрактных истин, а тело медленно, постепенно, незаметно для сознания, но неотвратимо становилось жарким, жадным, неспокойным телом женщины, с ней работал мой коллега. Он учил ее жить с этим неосознаваемым и непонятным ей тогда, уничтожающим ее противоречием, находить ступеньки из растерзанного и превратившегося в темный хаос сознания, из бессмысленности существования. Анна помнит того странного крылатого старика, что приходил к ней. Но, конечно, она не помнит другое странное крылатое существо