Читать интересную книгу Под стеклянным колпаком - Сильвия Плат

Единственным парнем, которого я серьезно рассматривала в этом смысле, был острый на язык, с ястребиным носом южанин из Йеля, который всего однажды появился в нашем колледже на уик-энд и лишь для того, чтобы узнать, что его подружка смылась с каким-то таксистом за день до этого. Поскольку беглянка жила в нашем корпусе, а я в тот вечер оставалась там одна, мне и предстояло его утешить.

В местном кафе, уединившись в одной из дальних кабинок с высокими стенами, сплошь изрезанными сотнями имен посетителей, мы чашку за чашкой пили черный кофе и болтали о сексе.

Этот парень – его звали Эрик – признался мне, что ему отвратительна привычка наших студенток стоять на крылечке под фонарями или в кустах и обниматься с кем попало, пока в час ночи их не разгонят по домам, причем делать это на виду у всех. Миллион лет эволюции, горько заключил Эрик, и кто же мы до сих пор? Животные, да и только. Потом Эрик рассказал мне о своей первой женщине.

На Юге он ходил в подготовительную школу, специализировавшуюся на воспитании настоящих джентльменов, и в ней существовало неписаное правило, что к моменту выпуска ты уже должен познать женщину. Познать в библейском смысле слова, добавил Эрик.

Так вот, как-то раз в субботу Эрик в компании нескольких одноклассников сел в автобус, следовавший до ближайшего городка, и посетил широко известный публичный дом. Доставшаяся Эрику проститутка даже не сняла платье. Она оказалась дородной женщиной средних лет с крашенными в рыжий цвет волосами, подозрительно пухлыми губами и сероватого цвета кожей. Она не захотела потушить свет, так что он овладел ею под засиженной мухами двадцатипятиваттной лампочкой, и это ничем не напоминало так смачно расписываемое наслаждение. Все оказалось скучным и обыденным, как поход в туалет.

Я возразила, что если любишь женщину, то это не покажется таким уж скучным, но Эрик ответил, что все испортит одна лишь мысль о том, что и эта женщина – точно такое же животное, как все остальные. Если бы он кого-то любил, то никогда бы не лег с ней в постель. Он пошел бы к шлюхе, если надо, и избавил бы любимую женщину от всех этих грязных дел.

В тот момент я вдруг подумала, что Эрик вполне подошел бы для того, чтобы лечь с ним в постель, поскольку он это уже проделывал и, в отличие от большинства парней, не казался грязным типом или придурком, когда говорил об этом. Но потом Эрик написал мне письмо, в котором сообщил, что, наверное, сможет по-настоящему меня полюбить, потому что я умная и циничная, но при этом у меня доброе лицо, удивительно похожее на лицо его старшей сестры. И тут я поняла, что все это бесполезно, что он никогда не ляжет со мной в постель, и ответила, что, к сожалению, собираюсь замуж за свою школьную любовь.

Чем больше я об этом думала, тем больше мне нравилась мысль о том, что меня соблазнит работающий в Нью-Йорке переводчик-синхронист. Константин представлялся зрелым и разумным во всех смыслах. Я не знала никого, перед кем бы он захотел похвастаться этим, как студенты хвастаются своими интимными подвигами на заднем сиденье машины перед соседями по комнате или друзьями по баскетбольной команде. К тому же будет приятная ирония в том, чтобы переспать с мужчиной, которого мне рекомендовала миссис Уиллард, словно она хоть косвенно, но была в этом виновата.

Когда Константин спросил, не хотела бы я поехать к нему домой послушать пластинки с записями балалаечников, я внутренне улыбнулась. Мама всегда твердила мне, что ни при каких обстоятельствах нельзя отправляться в жилище мужчины после свидания – ведь это означало лишь одно.

– Мне очень нравится балалайка, – ответила я.

У Константина была комната с балконом, выходившим на реку, и в темноте мы слышали перекличку буксиров. Я была тронута его вниманием, полна нежности и абсолютно убеждена в том, на что собираюсь пойти.

Я знала, что вполне могу забеременеть, но эта мысль маячила где-то вдалеке и совсем меня не беспокоила. Не существовало стопроцентной гарантии не забеременеть – именно так говорилось в статье «Ридерс дайджест», которую мама вырезала оттуда и прислала мне в колледж. Статью написала замужняя женщина-адвокат с детьми, назвав ее «В защиту целомудрия». В ней излагались все причины, почему девушка не должна спать ни с кем, кроме мужа, и к тому же только после свадьбы.

Главный посыл статьи заключался в том, что мужской мир отличается от женского, так же как и мужские эмоции отличны от женских, и только брак в состоянии должным образом соединить эти миры и эмоциональные различия. Мама говорила, что девушки не сознают этого до того, пока не становится слишком поздно, так что надо следовать советам знатоков вроде замужних женщин.

Автор статьи утверждала, что образцовые мужчины стремятся сохранить невинность для своих жен, и даже если они успели ее лишиться, они хотят стать теми, кто просвещает жену в сексе. Конечно, они попытаются уговорить девушку заняться сексом и скажут, что потом на ней женятся, но как только она поддастся на их уговоры, они потеряют к ней всякое уважение и станут заявлять, что если она пошла на это с ними, то пойдет и с другими. В конечном итоге жизнь ее превратится в кошмар.

Эта дама заканчивала статью, говоря, что береженого Бог бережет, что стопроцентных контрацептивов не существует и что внебрачная беременность – это сущее наказание.

Единственное, как мне показалось, чего не затрагивала эта статья, – так это чувств девушки. Может, и хорошо хранить целомудрие и потом выйти за целомудренного мужчину, но что, если после свадьбы он вдруг признается, что успел лишиться целомудрия, как Бадди Уиллард? Меня бесила одна мысль о том, что женщине приходится жить лишь целомудренной жизнью, а мужчине можно вести двойную жизнь: одну целомудренную, а другую – не совсем.

Наконец я решила, что если так трудно найти здорового и достаточно интеллигентного мужчину, который сохранил бы целомудрие к двадцати одному году, то мне вполне можно позабыть о собственном целомудрии и выйти за кого-нибудь тоже не целомудренного. Тогда, если он начнет меня доставать, мне будет чем ответить.

В девятнадцать лет целомудрие было моей самой главной проблемой. Вместо того чтобы делить мир на католиков и протестантов, республиканцев и демократов, белых и черных и даже на мужчин и женщин, я делила его на тех, кто спал с кем-нибудь или не спал. И это представлялось мне единственным существенным различием между людьми.

Мне казалось, что в тот день, когда я переступлю черту, со мной произойдут радикальные перемены. Я думала, что это будет походить на мои ощущения после возвращения из Европы (если я вообще туда когда-нибудь поеду). Я вернусь домой, и если внимательно посмотрюсь в зеркало, то смогу разглядеть в уголке глаза крохотную альпийскую вершину. Теперь мне представлялось, что если я завтра посмотрюсь в зеркало, то замечу в уголке глаза кукольную фигурку Константина, улыбающегося мне.

Так вот, примерно час мы сидели на балконе у Константина в шезлонгах, а между нами стоял игравший проигрыватель и лежала стопка пластинок с записями балалаечников. Нас озарял слабый молочно-белый свет то ли от уличных фонарей, то ли от полумесяца, то ли от машин, то ли от звезд – сама не знаю от чего. Но, если не считать того, что он держал меня за руку, Константин не выказывал ни малейшего желания меня соблазнить.

Я спросила, обручен ли он или, может, с кем-нибудь постоянно встречается, полагая, что дело, наверное, в этом. Но он ответил отрицательно и подчеркнул, что не стремится к таким привязанностям.

В конце концов я почувствовала, как на меня наваливается сильная дремота от выпитого мною вина, отдающего сосновой корой.

– Пожалуй, я пойду прилягу, – сказала я.

Я непринужденно прошла в спальню и чуть наклонилась, чтобы скинуть туфли. Чистая постель слегка покачивалась передо мной, словно спасательная шлюпка. Я растянулась на ней и закрыла глаза. Потом услышала, как Константин вздохнул и вошел через балконную дверь. Одна за другой его туфли стукнулись о пол, и он лег рядом со мной.

Я искоса смотрела на него сквозь упавшие на лицо волосы. Он лежал на спине, закинув руки за голову и глядя в потолок. Засученные до локтей рукава его накрахмаленной рубашки смутно белели в полумраке, а загорелая кожа казалась почти черной. Я подумала, что он, наверное, самый красивый из всех мужчин, которых я видела.

Мне подумалось, что если бы я обладала изящными, точеными чертами лица или могла бы со знанием дела рассуждать о политике, или была бы известной писательницей, то тогда Константин, возможно, нашел бы меня достаточно интересной для того, чтобы со мной переспать.

Потом мне стало интересно, превратится ли он в моих глазах в посредственность, если я начну ему нравиться. А если он в меня влюбится, начну ли я выискивать в нем один недостаток за другим, как в Бадди Уилларде и прочих до него. Раз за разом повторялось одно и то же.