Читать интересную книгу Огненная проповедь - Франческа Хейг

— У нас есть свои качели, — заметил тогда брат.

Действительно. Хотя, строго говоря, какие это качели: мы просто обнаружили ниже по течению иву, так низко склонившиеся над водой, что можно было зацепиться за ветви и качаться над рекой. В жаркие дни мы состязались, у кого получится покачаться дольше, прежде чем победно плюхнуться в реку.

Но были и более поздние воспоминания, уже из поселения. Как я вечерами сидела у слабого огня и читала книгу с рецептами или песенник Алисы, представляя, как она когда-то тоже сидела на этом стуле и их записывала. Согретая материнскими руками монетка, которую мама передает, пытаясь предупредить о предстоящем похищении. Даже не прикосновение, не контакт, а только тепло монеты, которую мама только что держала, но это было все, что я получила от нее за последние годы, и это принадлежало лишь мне.

И по всем воспоминаниям шарил теперь бесстрастный взор Исповедницы. Ей они представлялись лишь беспорядком в ящике, в котором она рылась в поисках чего-то более ценного. Каждый раз, продвигаясь дальше, она оставляла царапины, безжалостно перетряхивая мой разум.

Я знала: нужно радоваться, что я смогла утаить от нее расположение Острова, когда она, забрав карту, покинула мою камеру. Но, скрывая Остров, я вынуждена была открыть ей кое-что другое: обрывки жизни до пленения, которые она просто схватила, перевернула и отбросила в сторону. И хотя она ими даже не поинтересовалась, все, до чего дотрагивалась ее ментальность, покрывалось грязью. После каждого ее появления в душе у меня оставалось все меньше чистых страниц.

               * * * * *

Днем позже пришел Зак. Он теперь изредка меня навещал и постоянно прятал глаза, перебирая связку ключей. Почти ничего не говорил, на большинство вопросов просто пожимал плечами. Но почти каждую неделю скрипели дверные петли и входил он: мой близнец, мой тюремщик. Я не знала, зачем он приходил, но каждый раз радовалась, заслышав его шаги в коридоре.

— Ты должна с ней поговорить. Просто скажи, что видишь, или впусти ее.

— Имеешь в виду, в мой разум?

Зак пожал плечами:

— Ничего ужасного. В конце концов, ты на нее похожа.

Я покачала головой:

— Я не делаю того, что делает она: не копаюсь в головах у других людей. И пусть она держится от меня подальше — здесь у меня остался лишь мой рассудок.

Я не знала, как описать, что испытываешь, когда она старается проникнуть в мою голову. Ее попытки заставляли меня чувствовать себя запачканной, уязвимой.

Его вздох перерос в смех:

— Не знай я твое упрямство, пожалуй, удивился бы, насколько долго ты смогла ей сопротивляться.

— Тогда ты знаешь, что так и продолжится. Я не стану тебе помогать.

— Тебе придется, Касс.

Он наклонился ко мне, и на мгновение даже показалось, что брат сейчас сожмет мою руку, как тогда давно, когда умирал отец и он нуждался в моей поддержке. Его зрачки расширились и тут же сузились. Я разглядела обкусанную нижнюю губу — помнится, он всегда жевал ее, когда родители ругались на кухне или другие дети в деревне нас дразнили.

— Чего ты боишься? — прошептала я. — Исповедницы?

Зак встал.

— Знаешь, есть места и похуже этой камеры. — Он хлопнул по стене, и на пыльном бетоне остался отпечаток его ладони. — Другие омеги находятся в еще худших условиях. Ты живешь так лишь потому, что провидица. — Откинув голову, он потер лицо и несколько раз глубоко вздохнул с закрытыми глазами. — Я заверил ее, что ты принесешь пользу.

— И теперь ждешь от меня благодарности? За все это?

Я обвела камеру рукой. Возможно ли вообще объяснить, чем стали для меня эти стены? Тюрьмой, ловушкой. Жизнь сосредоточилось в сырой полутемной комнате в несколько квадратных метров. Даже мой разум находился в заключении: загнанный, затуманенный, запертый. Хуже всего размытое безвременье, которое текло, проходило мимо. Я застряла здесь в этом бесконечном полусуществовании в темноте с подносами с едой два раза в день.

— Ты не представляешь, как я о тебе забочусь. Всю твою еду, — он указал на поднос на полу, — сначала пробуют. Из каждого кувшина сначала отпивают.

— Я тронута. Но, если мне не изменяет память, когда я жила своей жизнью в поселении, мне не приходилось опасаться людей, которые вознамерились бы меня отравить.

— Своей жизнью? Ты не была так увлечена «своей жизнью», когда пыталась отобрать мою.

— Ничего я не пыталась. Я просто не больше твоего хотела быть высланной. — Тишина. — Если бы ты только разрешил мне видеться с кем-нибудь из местных обитателей, как раньше. Просто чтобы было с кем словом перемолвиться.

Он покачал головой:

— Ты знаешь, что я не могу. Ты там была и видела, что произошло на крепостной стене. Ведь безумец мог напасть и на тебя. — Казалось, в его взгляде промелькнула нежность. — Весь смысл твоего заключения здесь — твоя безопасность.

— Если бы нам разрешалось разговаривать друг с другом, он бы не сошел с ума. С чего бы другим омегам желать мне смерти? Они со мной в одинаковой ситуации. Так почему им нельзя составить мне компанию?

— Из-за их близнецов.

— Их близнецы — твои соратники по Синедриону, твои друзья.

— Ты так наивна, Касс. Я работаю с ними и на них, но работать вместе — не значит дружить. Думаешь, кое-кто из них не хотел бы использовать своих близнецов, чтобы те прикончили тебя, а заодно и меня?

— Так будет ли этому конец? По твоей логике, мы все должны жить в комнатах с мягкими стенами — как омеги, так и альфы.

— Не по моей. Так всегда происходило: людьми манипулировали, используя их близких. Даже До. Если требовалось как-то повлиять на интересующего человека, злодеи могли похитить его жену, любимого человека, ребенка. Единственная разница — сейчас можно осуществить это более надёжно, через близнеца. Даже До приходилось беречь спину. А сейчас нужно беречь две спины. Всё просто и понятно.

— Тебе все кажется таким простым и понятным, потому что для тебя близнец — только обуза. Ты параноик.

— А ты непроходимая дурёха.

Он задержался еще на несколько минут. Мы сидели лицом к двери на противоположных концах узкой лежанки в одинаковых позах: откинув головы на стену и прижав колени к груди.

— Ты поэтому спустился ко мне? — спросила я, когда он встал и открыл дверь. — Потому что не можешь доверять никому в Синедрионе?

— Если я скажу «да», ты можешь подумать, что я доверяю тебе, — отозвался он и закрыл за собой дверь. Я услышала скрежет поворачивающегося в замке ключа.

               * * * * *

По моим подсчетам прошел год, как я не видела неба. В тусклом мирке камеры сохранения изменились даже мои сны, как и дневные видения. Когда мне впервые пригрезился Остров, я подумала, что это лишь фантазии, с помощью которых я пытаюсь смягчить ужас заключения. Но теперь мне в голову стали вторгаться новые, более темные картины. Поначалу я даже подозревала, что это болезненные галлюцинации, что муки долгой изоляции нашли отражение в видениях. Отсчитывая дни пребывания в камере сохранения, я все меньше доверяла своему разуму. Но картины, которые приходили ко мне, были слишком чужды и слишком логичны, чтобы полагать их всего лишь выдумкой. Детали казались слишком яркими для простого воображения: стеклянные резервуары, реалистичные вплоть до резиновых уплотнителей в основании. Огни на черных металлических над каждым резервуаром, всегда мигающие зеленым светом с постоянным интервалом. Эластичные бежевые трубы, выходящие сверху из каждой емкости.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});