«Да и немудрено, заметил пехотный офицер, рассказывавший мне об этом ночном движении, — помилуйте, сделать пешком сорок три версты по этим дьявольским пескам!… Меня назначили для присмотра за отсталыми, и я очень обрадовался этой возможности отдохнуть, потому что пешком еле вытаскиваешь ноги из песку, а на лошади, с непривычки, до того меня разломило, что каждая верста казалась целым переходом. Вот я взобрался на один из барханов на краю дороги, прилег на мягкий песок, не выпуская поводьев своей лошади, и жду арриергардных казаков. Прошла последняя рота со своими верблюдами. Через несколько минут из темноты начала вырисовываться белая фигура солдата.
— Послушай, много ли назади?
— Не могу знать, ваше благородие, должно не мало…
И солдат прошел мимо. Показались трое новых; они поравнялись со мной и с тяжелым вздохом опустились на песок, спиной ко мне. Вскоре [80] послышалось какое-то мурлыканье и вслед затем показался верблюд и на нем колыхающаяся фигура Киргиза в малахае едет себе не торопясь и поет что-то заунывное вполголоса…
— Ишь, ему-то легко на чужой спине, поет, сатана, заговорил один из сидевших солдат, — братцы, не найдем дорогу и сгибнем в песках… собьем, что ли, с верблюда этого дьявола?
— Чего глядеть!
И, вскочив с места, солдат схватился за повод верблюда.
— Слышь, ты, калмыцкая морда, слезай, будет тебе, насиделся. Вот погляди, как мы впервое поедем.
— Нэ… нэ бар?… (что… что такое?) отозвался Киргиз в недоумении.
— Не пар, а вот ты слезь, сатана, а то я те поддам пару, не рад будешь… айда на землю!… Чок, чок! произносит солдат, подергивая книзу повод верблюда, — чок, дьявол!..
Усталый верблюд не заставил долго просить себя. Он жалобно завыл от боли, медленно согнул колени, и грузно опустилось на песок его тяжелое тело. Киргиз продолжал сидеть, повторяя свое «нэ бар».
— Слезай! Ведь по-русски тебе говорят, а то до смерти убью! продолжал урезонивать бойкий солдат, но напрасно…
Вот он плюнул, передал ружье и стащил [81] на землю Киргиза. Три солдата взобрались на спину верблюда, и по три ноги свесились над его тощими боками.
— Ну, подыми его, пес!» — крикнул задний солдат, толкая верблюда прикладом ружья, — ну, ну!
Верблюд встал. Солдаты колыхнулись на его спине, а задний съехал на круп и, потеряв равновесие, навзничь опрокинулся вместе с ружьем под самый хвост верблюда. Послышались энергические слова упавшего и дружный хохот его товарищей; в особенности заливался смехом Киргиз, как бы вознагражденный за свое бесцеремонное изгнание на землю.
— Туе (Верблюд.) яман!… яман!» твердил он, но в то же время подошел к упавшему, дружелюбно помог ему взобраться на прежнее место и сам взялся за повод.
Тем временем подошли еще несколько верблюдов с усталою публикой и весь караван с колыхающимися всадниками тронулся и скрылся за ближайшим песчаным холмом.
Недалеко от Карашека, на одном из каменистых холмов, расположено киргизское кладбище. В надежде увидеть что-нибудь интересное, я отправился осмотреть его, пока другие готовились к выступлению. Каменные ящики, каждый из пяти огромных, обтесанных плит, служат надгробными памятниками и разбросаны по всему холму; они, как колпаком, [82] покрывают обыкновенные на всех кладбищах надмогильные насыпи. Надо полагать, это могилы более богатых степняков, так как были и другие — без этих сооружений. На тех земляную насыпь охватывают кольцом только небольшие плитки необтесанных камней. На некоторых плитах более видных могил я видел грубые изображения лошадей и оружия, но надписи не было ни одной. Киргизы вероятно не глубоко хоронят своих умерших, так как из многих полуразрушенных ящиков выглядывали черепа и другие кости.
В Карашеке мы вышли из песков, которые под разными названиями идут на юг до самого Карабугасского залива Каспийского моря, и, пройдя всего четыре версты, прибыли к следующим колодцам Сай-Кую. Это поразило всех, хотя и приятно на этот раз, так как согласно цифре, выставленной на наших картах, мы рассчитывали пройти до Сай-Кую добрых тридцать пять верст! Расстояния эти, по всей вероятности, обозначены по расспросам, поэтому в будущем нас могут поразить и обратные сюрпризы, и этого тем более нужно ожидать, что Киргизы, надо отдать им справедливость, не имеют никакого понятия ни о времени, ни о расстоянии. Единицей для измерения расстояния они считают чакырым (зов), то-есть пространство, на котором может быть услышан крик человека; при таком первобытном способе измерения пространства, выходит, конечно, что каждый Киргиз мерит на собственный аршин…[83]
В Сай-Кую мы провели около трех часов. Здесь двенадцать неглубоких колодцев весьма порядочной, пресной воды, а окрестности версты на две были покрыты зеленою травкой и мелким кустарником, составляющим любимый корм верблюдов. Наши лошади, питавшиеся с самого Киндерли одним ячменем, с такою жадностью кинулись на эту травку, что ко времени выступления, вся она точно была вырвана с корнем…
Все дальнейшее пространство до Бусаги представляет гладкую и совершенно голую равнину, раскинувшуюся у подошвы Чинка. У самого начала этой пустыни, в нескольких верстах от Сай-Кую, возвышается единственный, но довольно значительный холм, на вершине которого чрезвычайно эффектно красуется издали белый мавзолей степного батыря (Витязь.), небольшое четырехугольное здание на подобие башни, под коническим куполом увенчанным небольшим шаром. Он весь из белого камня. Единственное зияющее отверстие, оставленное в одной из его стен хотя с трудом, но позволяет просунуться внутрь гробницы, но там страшная темнота, да и нечего, говорят, смотреть кроме голых стен…
Киргизы рассказывали мне что гробницы народных героев считаются у них святынями и что поэтому здесь есть обычай, по которому всякий степняк, лишившийся в дороге лошади или верблюда, [84] оставляет весь свой багаж, как бы ценен он ни был, в первой попавшейся гробнице батыря, с полною уверенностью, что найдет все в целости, когда бы за ним ни приехал.
Вокруг мавзолея разбросаны еще другие надгробные памятники, но они не имеют ничего общего с карашекскими. Большие камни, изсеченные узорами, поставлены здесь вертикально, как вообще на мусульманских кладбищах Востока, но опять безо всяких надписей. Между ними один имеет чрезвычайно оригинальную форму: из довольно большой глыбы камня высечены туловище на четырех ногах и голова, смутно напоминающая о том, что киргизский скульптор пытался изобразить лошадь…
Под вечер мы прибыли в Бусага, не чувствуя никакой усталости, так как благодаря хорошей дороге, нас все время развлекали песни казаков и зурны конно-иррегулярцев. Здесь мы нашли авангард и первую колонну, а несколько позже подошел и Б — ский со своими войсками, сделав в эти два дня около девяноста верст. Таким образом сегодня, на дневке, в сборе весь наш отряд, и это тем более кстати, что здесь шесть неглубоких и обильных колодцев отличной пресной воды, а вокруг прекрасный верблюжий корм.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});