Читать интересную книгу Книга сновидений (антология) - Хорхе Борхес

Вдруг над храмом святого Иоанна сверкнула молния. Кудесники рухнули, сраженные насмерть, и я издали увидел, как их колдовские книги, подобно факелу, вспыхнули в темной колокольне.

От этого жуткого отблеска, словно исходящего из чистилища и ада, стены готического храма стали алыми, в то время как соседние дома погрузились в тень огромной статуи святого Иоанна.

Флюгера перестали вертеться; месяц разогнал жемчужно-серые облака, дождь теперь лишь капля за каплей стекал с крыш, а ветерок, распахнув неплотно затворенное окно, бросил мне на подушку сорванные грозой лепестки жасмина.

XXVI. СОН

Снилась мне всякая всячина, но

я ничего не понял.

"Пантагрюэль", кн. III

Спускалась ночь. Сначала то был — как видел, так и рассказываю — монастырь, на стенах коего играл лунный свет, лес, изборожденный извилистыми тропками, и Моримой(Площадь в Дижоне, где с незапамятных времен совершались казни), кишевший плащами и шапками.

Затем то был — как слыхал, так и рассказываю — погребальный колокольный звон, и ему вторили скорбные рыдания, доносившиеся из одной из келий, жалобные вопли и свирепый хохот, от которых на деревьях трепетали все листочки, и молитвенные напевы черных кающихся, провожавших какого-то преступника на казнь.

То были, наконец, — как завершился сон, так и рассказываю — схимник, готовый испустить дух и лежащий на одре для умирающих, девушка, повешенная на дубовом суку, — она барахталась, пытаясь освободиться, — и я сам, весь растерзанный, а палач привязывал меня к спицам колеса.

Дон Огюстен, усопший игумен, будет облачен в кордельерскую рясу и торжественно отпет в часовне. Маргариту же, убитую своим возлюбленным, похоронят в белом платье, подобающем девственницам, и зажгут четыре восковых свечи.

Что же касается меня, то железный брус в руках палача при первом же ударе разбился, как стеклянный; факелы черных кающихся погасли от проливного дождя, толпа растеклась вместе со стремительными, бурными ручейками, — и до самого рассвета мне продолжали сниться сны.

XXVII. МОЙ ПРАДЕД

Все в этой комнате было по-прежнему, если не считать, что гобелены превратились в лохмотья, а в пыльных углах пауки сплели паутину.

Вальтер Скотт, «Вудсток»

Почтенные персонажи готического гобелена, тронутого ветром, учтиво раскланялись друг с другом, и в комнату вошел мой прадед — прадед, умерший уже почти восемьдесят лет тому назад!

Здесь, именно здесь, перед аналоем, коленопреклонился он, мой прадед Советник, и приложился бородой к желтому молитвеннику, раскрытому на странице, которую заложили ленточкой.

Он всю ночь шептал молитвы, ни на минуту не разомкнул рук, крестообразно сложенных на лиловом шелковом кафтане, ни разу не обратил взгляда на меня, своего потомка, лежащего в его постели, в запыленной постели с балдахином! И я с ужасом заметил, что глаза у него пустые, хоть и казалось, будто он читает, что губы его неподвижны, хоть я и слышал, как он молится, что пальцы его — обнаженные кости, хоть на них и сверкают драгоценные каменья.

И я не в силах был понять — бодрствую я или сплю, сияет ли то луна или Люцифер, — полночь ли теперь или занимается заря.

XXVIII. УНДИНА

Сквозь дрему мне казалось, Что тихо — словно волн шуршанье о песок — О чем-то рядом пел печальный голосок, И песня грустная слезами прерывалась.

Ш. Брюньо, "Добрый и злой гений"

"Слышишь? Слышишь? Это я, Ундина, бросаю капли воды на звенящие стекла твоего окна, озаренного унылым светом месяца. Владелица замка, в муаровом платье, любуется со своего балкона прекрасной звездной ночью и чудесным задремавшим озером.

Каждая струйка течения — водяной, плывущий в потоке; каждый поток — извилистая тропка, ведущая к моему дворцу, а зыбкий дворец мой воздвигнут на дне озера — между огнем, землей и воздухом.

Слышишь? Слышишь, как плещется вода? Это мой отец взбивает ее зеленой ольховой веткой, а сестры мои обнимают пенистыми руками нежные островки водяных лилий, гладиолусов и травы или насмехаются над дряхлой, бородатой вербой и мешают ей удить рыбу".

Пропев свою тихую песенку, Ундина стала молить меня принять с ее пальца перстень, быть ей супругом, посетить ее дворец и стать владыкой озер.

Но я ей ответил, что люблю земную девушку. Ундина нахмурилась, с досады пролила несколько слезинок, однако тут же расхохоталась и превратилась в струи весеннего дождика с градом, который белыми потоками низвергался по синим стеклам моего окна.

XXIX. САЛАМАНДРА

Он бросил в очаг несколько веточек освященного остролиста, и они загорелись, потрескивая.

Ш. Нодье, «Трильби»

"Сверчок, друг мой! Уж не умер ли ты, что не отзываешься на мой посвист и не замечаешь отсветов огня?"

А сверчок, как ни были ласковы слова саламандры, ничего не отвечал ей — то ли он спал волшебным сном, то ли ему вздумалось покапризничать.

"Ах, спой же мне песенку, которую поешь каждый вечер, укрывшись в своей каморке из копоти и пепла, за железным щитком, украшенным тремя геральдическими лилиями!"

Но сверчок все не отвечал, и огорченная саламандра то прислушивалась — не подает ли он голос, то принималась петь вместе с пламенем, переливавшим розовыми, голубыми, красными, желтыми, белыми и лиловыми блестками.

"Умер! Друг мой сверчок умер!" И мне слышались как бы вздохи и рыдания, в то время как пламя, ставшее мертвенно-бледным, затухало в опечаленном очаге.

"Умер! А раз он умер, хочу и я умереть!" Веточки остролиста догорели, пламя ползло по уголькам, прощаясь с железным щитком, и саламандра умерла от истощения.

XXX. ЧАС ШАБАША

Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?

А. де Латуш, "Лесной царь" (Из Гете)

Здесь соберутся! И вот в лесной чаще, чуть освещенной фосфорическим глазом дикой кошки, что притаилась под ветвями;

На склоне утесов, поросших кустарником и устремляющих в темные бездны лохматую поросль, во тьме, сверкающей росой и светлячками;

Возле ключа, который брызжет у подножья сосен белоснежной пеной и стелет над замками серую мглистую пелену, -

Собирается несметная толпа. Запоздалый дровосек, бредущий с вязанкой на горбу, слышит, но не видит ее.

А с дерева на дерево, с пригорка на пригорок, вторя друг другу, несутся бесчисленные смутные, зловещие, жуткие звуки: "Пум! пум! — Шп! шп! — Куку! куку!"

Виселица тут! И вот в тумане появляется жид; при золотистом мерцании "славной руки" он что-то ищет в сырой траве.

Родерикус Бартиус

Между мной и мною же какая разница!

Примерно в четырехсотом году нашей эры сын Моники, епископ Ггашонский, Аврелий Августин, получивший известность как Блаженный Августин, писал свою «Исповедь». Он изумлялся несдержанности и распущенности, владеющими во сне человеком, который, бодрствуя, придерживается христианской доктрины и определенных этико-философских представлений. "Я не совершал того, что каким-то образом совершилось во мне, — говорит он. — Между мной, когда я погрузился в сон, и мною же, когда я стряхнул его с себя, какая разница!" И епископ благодарит Господа за то, что не в ответе за увиденное во сне. Действительно, только святой, проснувшись, может обрести покой в своей совести, сознавая, как далеки сон и явь.

Родерикус Бартиус, "Люди выдающиеся и люди заурядные" (1964)

Гастон Падилья

Как Господь укрепляет дух человеческий

Ну кто бы мог во всех деталях описать свой первый день в Афинах, когда почти забытые детские сны вновь обретают цвета и четкие контуры и кажутся сбывшимися? Мы бродили среди богов и туристов, обливались потом, пили вино. Я то погружался в раздумье, то говорил без умолку, мне то хотелось петь, а то вдруг я терял дар речи. Глаза пропускали все необязательное и впивались в вечное. Если я сталкивался с девушкой, одетой в простое ниспадающее платье, она казалась мне жрицей. Я прошел мимо Эрехтейона с его кариатидами, едва кинув на него взор и молча поприветствовав старых подруг. В Парфеноне мне открылась мудрость зодчего Иктина: совершенство храма и мастерство, с каким он вписан в пейзаж. А море, что видишь с Акрополя! Где-то там плыл корабль под черными парусами, погубившими старого Эгея… И неожиданный подарок: самые вкусные помидоры, которые я когда-либо ел!

Вечером час или два я провел на террасе отеля, глядя на Парфенон, освещенный a giorno (Дневное освещение). (Знал ли я, что камни его цвета грубой желтизны?)

Сколько же всего мне предстояло еще узнать! Заснул я в предвкушении видений, навеянных минувшим днем. Но этого не произошло. Мне приснилось, какими путями Бог подпитывает наш дух.