такой, побитый временем пазик. Прибежала Тоня на остановку (в молодости она чаще всего не ходила, а именно что бегала – как девчонка), а та – пуста. Высоченного роста мужчина (он один и стоял на остановке) счел необходимым подтвердить:
– Только что посмотрел автобусу вслед.
Она сердито нахмурила брови: а то сама не вижу; не хватало еще, чтобы стал навязываться со знакомством…
Сердитые брови незамеченными не остались, и все же незнакомец сделал еще одну попытку завязать разговор:
– А где вы работаете?
«Так я тебе и сказала», – все еще не могла унять раздражения она. Но не отвечать совсем было невежливо и глупо, и она сочинила на ходу:
– На сахарном заводе, конечно. У нас все там работают.
Незнакомец посмотрел на нее долгим взглядом и вдруг уверенно сказал:
– Вы – учительница.
– …Ну вот скажи – как ты угадал? – спрашивала вчера мужа теперешняя Тоня.
– Это было нетрудно: такие сердитые бровки бывают только у учительниц, когда их огорчают ученики. Ну и, скрывать не стану: интеллект. На твоем лице я увидел признаки интеллекта.
– Признаки… Всего лишь признаки, – ядовито заметила она.
– Тонь, не сердись. Давай лучше вспомним, что было дальше.
…Дальше начали подходить люди, и в очередной автобус народу набилось, как селедки в бочку, и всю дорогу (так почему-то само собой получилось) им пришлось стоять рядом; она, маломерка, едва доставала макушкой головы ему до подбородка, и, когда он опять попытался завязать разговор, ее ответы не всегда достигали его уха, и ему приходилось наклоняться к ней, как к ребенку. В какой-то момент она заметила: из левого рукава у него выглядывает не рука – кожаная перчатка. Протез. Но ни жалости, ни снисхождения к попутчику она не испытала – все мужики воевали, у всех война что-то или кого-то отняла. У нее, например, детство.
…– Тоня, вставай, отец приехал!
В то лето она жила в пионерском лагере, и все здесь ей нравилось: как сажали цветы и потом ухаживали за ними, как выпускали газету, в которую она с удовольствием писала заметки, как готовили концерты и выступали с ними у пионерского костра… Смена еще не закончилась, зачем же приехал отец?
Вышла на крыльцо и сразу попала в его руки. Прижав дочку к себе, он долго молчал, потом сказал тихо: «Война, Тоня. Меня на фронт берут»…
Тогда они жили в деревне, и домой отец вез ее на повозке. Ехали и молчали. Отец и всегда был не особо разговорчивым, а уж когда приходила беда… Что беда – она уже поняла, вернее, почувствовала своим маленьким сердчишком, но утешила себя тем, что – не одна же она остается, а с мамой и младшей сестрой. Вот они и будут все вместе отца ждать – как ждали с поля. Возвращался он обычно в сумерках, они с Шурой бежали ему навстречу. Отец ловил их в охапку и вынимал из кармана гостинец – сухарик с прилипшими к нему травинками или веточку земляники, сладкую до замирания сердца: «Это вам от зайчика»…
Пока мама хлопотала у печки, папка сажал ее на колени: «Что-то я плохо видеть стал. Ты не почитаешь мне газету?» И про зайчика, и про плохое зрение Тоня все уже понимала, но теперь был ее черед радовать отца…
«Ты старшая, Тоня. Маме помощницей будь», – только это он и сказал тогда дорогой.
Вообще-то старшим среди детей был брат, Юра. Но его увели из дома в тридцать седьмом, когда она еще и в школу не ходила. Пришедшие в дом люди в кожаных куртках говорили непонятные слова: антисоветская деятельность, преступный сговор с учителем истории… Мама плакала, отец тяжело молчал…
После этого старшей действительно стала она.
И когда проводили на войну отца, выполнять его наказ старалась изо всех сил. По утрам вставала вместе с матерью; пока та доила корову и готовила им с Шурой на весь день еду, гладила ее ситцевую кофточку и батистовый головной платок: чистюля мама, как бы ни уставала в поле, после работы непременно их стирала, а ее задача была погладить этот скромный наряд. Погладив, Тоня опять падала в кровать, а проснувшись во второй раз, принималась уже за серьезные дела, подключая к ним и Шуру. Прополоть огород, подбелить хату, наделать десятка два-три кизяков – зима шутить не будет… Нынешние дети о кизяках и представления не имеют. И хату белить их никто не заставит – не детское это дело.
– …Помнишь, я тебя спросил: «О чем вы все думаете? Может, поделитесь?» А ты: «Вот еще. Зачем я буду рассказывать о себе постороннему человеку?»
– Ладно уж, признаюсь: совсем посторонним к тому моменту ты мне уже не казался. А когда выяснилось, что зовут тебя Антоном, да еще Васильевичем, а я-то тоже Антонина и тоже Васильевна…
В том сентябре они с мамой похоронили отца. Жили как раз вот в этом домике, в поселке сахарного завода, куда после войны многие сельчане перебрались. В колхозах было голодновато, а тут – регулярная зарплата и – немыслимое дело! – жилье бесплатно дают. Родителям предложили не квартиру – финский домик на окраине поселка. Так они этому только обрадовались: можно будет, как в деревне, сад-огород развести, небольшой, конечно, не деревенский, а все равно и вишенку посадить можно, и пару-тройку грядочек разбить…
После похорон отца в доме стало так пусто и тоскливо, что, когда на пороге вдруг появился недавний Тонин знакомый (ее адрес ему все-таки удалось выпытать), она этому визиту даже обрадовалась. Хотя и неловкость испытала тоже: знакомился он только с ней, а теперь вот придется еще и с… дочкой…
Чтобы сразу прояснить ситуацию, четким учительским голосом она объявила:
– Дочка Таня, пяти лет. От первого, и, как оказалось – неудачного, брака.
Антона это, кажется, нисколько не смутило. Не менее внятно он произнес:
– Представьте себе, что и мой первый брак оказался неудачным. Пришел с войны, а дома меня… уже не ждут.
Тут почему-то смутилась Тоня и, сославшись на необходимость проверки тетрадей, ушла в комнату. Мама, чуткая душа, пригласила гостя к чаю…
С тех пор так и повелось: мама с внучкой и гостем распивали чаи на кухне, а она в комнате проверяла тетрадки. Потом мама пересказывала ей их разговоры: родом Антон Васильевич из соседней области, а сюда приехал к фронтовому другу; тот на заводе начальником отдела кадров – вот и взял его на работу. «Серьезный мужчина, основательный, – с намеком добавляла мама. – И профессия хорошая – бухгалтер». «А мне-то какое дело?» – не