Местные, наблюдавшие за ловом, удовлетворены — они ведь предупреждали, что тем и кончится. Рыбинспектор и его молодчики также довольны. Они сидят в теплом «газике» и выражаются в том духе, что неплохо бы нам закругляться и убираться подобру-поздорову. Какие милые здесь люди! В конце концов они уезжают. Как раз вовремя, чтобы не заметить залетевшую в невод семужину килограммов эдак на пять. Нет худа без добра — вечером будет пирог с рыбой.
Кажется, сеть вобрала в себя всю ламинарию Белого моря. Порядком вымотавшись, мы возвращаемся уже в темноте. Все твердо решили завтра взять реванш.
На следующий день продолжить охоту не удается. Бывшая до сих пор ласковой и приветливой, погода оскалила зубы. Началась пыльная буря. Вернее, это был обычный ураган, но здесь благодаря эрозии почвы ветер поднял в воздух тучи песка. Совсем как в пустыне. День стал серым и пронизывающе колючим. Оборвалась телефонная связь. Затрещали ветхие крыши домов.
Наконец небо прояснилось, и мы отправились к месту лова. За три дня песок перекроил все на свой лад. А что не смог — засыпал. Но белухи песка не испугались: в назначенный час стоячей воды их белые спины показались в проливе. Все ближе и ближе. Все бегают и суетятся. Полуодев водонепроницаемый костюм, мы с товарищем прыгаем в плот. Наша задача — стравливать сеть. Рывок, и лодка с привязанным к ней плотом несется в обход стаи. Все отлажено, вымерено и продумано. Животные не смогут уйти. Сеть рвется из рук -только успевай шевелиться. Вот уже видно, как две белухи заметались внутри сужающегося кольца. Еще десять минут, и все кончено. Но внезапно одна из них разворачивается в сторону моря и идет на таран. И проходит сквозь невод, как нож сквозь лист бумаги. А за ней и другая — даже ходу не замедлила ни на миг. Вид у нас очень глупый и ошалелый. В одну секунду морские исполины перечеркивают все наши усилия, всю экспедицию.
Все стоят и тупо смотрят на две дыры в сети, лежащей на берегу. И как мы могли вообразить, что вот так, запросто, справимся с этими громадинами? Я почему-то уверен, что, выдержи сеть, — подвело бы что-нибудь другое. Хорошо хоть местных мудрецов нет на берегу. Вот бы они посмеялись, на все это глядючи. Как ни верти, а правы все же оказались они. В глубине души я рад за белух. В борьбе человека с природой я всегда на стороне природы. Может быть, это глупо, не спорю. Но море их дом, и они так красивы в своем доме, в своей вольной жизни...
— Счастливо оставаться, — шепчу я, повернувшись в сторону моря.
На следующее утро мы собирались домой. Закинули в грузовик снаряжение, сели и поехали. Собаки долго бежали за нами, иней серебрился в воздухе. Исчезал за окошком разноцветный северный край. И опять билась о борт плохо привязанная бочка из-под бензина.
Алексей Мыцыков Фото автора
Орегонский ковбой и другие
Р эй Хикс начинает балагурить, едва продрав глаза — а встает он на заре, — зато не умолкает до вечера. Он рассказывает свои байки и на фольклорных фестивалях, и детям в местных школах, да и просто любому прохожему, случайно заглянувшему на огонек. И вот что интересно: пока Рэй не приступил к очередной сказке, он говорит с таким акцентом, что неаппалачскому чужаку его не понять, но стоит ему только начать — и чистый, выразительный голос Хикса буквально завораживает слушателя. И прононс — просто английский.
Рэй, двухметровый великан, и его жена Роза живут в каркасном доме на Бич-Маунтен, в том самом, в котором Рэй был рожден. Неподалеку процветают горнолыжные курорты, а в их дом электричество провели только в пятидесятых, водопровода нет и по сей день, да и удобства все — во дворе. Словом, мало что изменилось с тех пор, как английские предки Хикса начали осваивать Америку около двухсот лет назад.
Они-то и привезли с собой из старой доброй Англии сказки про Джека. Да только сказки те так прижились в Аппалачах, что теперь уже и не поймешь, кто из Джеков — англичанин, а кто здешний. Хикс любит повторять:
— Джеком может стать кто угодно, поставь себя только на его место.
Сказки он впервые услышал еще мальчишкой, от деда. Услышал — и на всю жизнь влюбился в них.
— Может быть, Создатель специально выбрал меня, чтобы сохранить наши байки, — говорит Рэй. — Узнав какую-нибудь новую историю, забыть ее я уже не могу.
Не один раз доводилось Хиксу слышать, что его сказки умрут вместе с ним, только Рэй в это не верит.
— Никуда они не денутся, — говорит он, улыбаясь, — пока на этой земле хоть кто-нибудь живет.
Что общего у Рэя Хикса и скрипача Деви Бальфа? Или резчика по дереву Лейфа Мелгорда? Или волынщика Джо Шэннона? Совершенно разные люди. Одно объединяет их: все они — граждане великой страны, Соединенных Штатов Америки.
Как и Дафф Севир, чьи седла так ценятся орегонскими укротителями мустангов. Девяносто процентов настоящих ковбоев пользуются упряжью Севира.
— Это в нашем деле все равно, что «мерседес-бенц» для парней с Уолл стрит, — в один голос заявляют постоянные участники родео.
Братья Билл и Дафф Севир открыли свое шорное дело в 1956 году — и с тех пор недостатка в заказах испытывать не приходилось.
— Мы были так заняты, — говорит Дафф, — что ни разу не смогли по-настоящему остаться без работы. И на рекламу ни цента не истратили.
Мастерская братьев битком набита затейливыми инструментами шорного ремесла, отрезками кожи всех форм и видов и старыми фотографиями. На одной из них — фасад дома в Пендлтоне, штат Орегон, где в 1946-м располагалась местная компания по изготовлению седел. Именно там Дафф за долгие годы работы подмастерьем перенял у старых мастеров сокровенные секреты шорного дела. А вот выцветшая фотография родительского ранчо в южном Айдахо, где выросли братья Севир. Там они мальчишками ухаживали за лошадьми, там впервые сели в седло, там, затаив дыхание, следили за тем, как их отец и другие ковбои выделывают сыромятную сбрую.
— Они брали старую заскорузлую кожу, всю покрытую волосами, — вспоминает Дафф, — и выскребали ее, и вдруг у них получалось что-то совершенно замечательное. Это очень впечатляло.
Седла братьев отличаются мастерством выделки и отменной прочностью. В этом не последняя заслуга Билла Севира, точнее — его деревянных, вручную вырезанных основ, скелетов всей конструкции. Ну а все остальное — в руках Даффа. Он неутомимо режет и сплетает полоски кожи, подравнивает их, чтобы седло подошло и всаднику, и лошади, с помощью десятков хитроумных инструментов вырезает причудливые орнаменты и оттискивает замысловатые узоры. И можно не сомневаться, что готовое седло обернется в руках мастера подлинным шедевром тиснения, серебряной отделки и прихотливого сыромятного плетения...
— Долгие годы считалось, что вся Америка — один большой плавильный котел, где и те, кто переехал в Новый Свет, оставив родину своих предков, и те, кто всегда жил на этой земле, варятся вместе, образуя единое целое — американскую нацию. Плавильный котел — дело, конечно, хорошее, вот только как быть с культурной традицией, тем неповторимым, что составляет во многом основу национального самосознания любого человека, будь то шотландец или сицилиец, еврей или индеец-навахо? Когда проходила первая эйфория от причастности к Великому Народу Великой Страны, многие американцы (доказывать, что ты — самый настоящий американец, не нужно было уже людям в третьем поколении) начинали понимать, что утратили что-то очень и очень важное...
Так что же объединяет орегонского ковбоя Даффа Севира с кларнетистом Периклисом Халькиасом из штата Нью-Йорк? Или с индеанкой Дженни Тлюнаут, тлинкитской ткачихой с Аляски? Или с калифорнийским исполнителем на уде Ричардом Хагобианом? Нет, не только американское гражданство и одинаковый — впрочем, довольно средний — уровень доходов. Все они — самоотверженные хранители традиций народов, от которых ведут свой род, Мастера с большой буквы.
Как, например, гончар Маргарет Тафоя, достойная продолжательница полуторатысячелетней культуры индейцев пуэбло. Глина всегда играла особую роль в жизни индейских народов — хопи, зуньи, керес, тано, — объединенных испанцами под именем «пуэбло». Конечно, не так уж часто теперь встречаются глинобитные поселения, кольцевые дома-крепости из кирпича-сырца (это, собственно говоря, и есть «пуэбло»). И уж совсем не увидишь куцых кожаных мужских передников и длинных женских накидок на одно плечо. Но осталось древнее гончарное мастерство индейцев, осталось искусство изготовления потрясающей по красоте обжигной керамики. И остались мастера. Такие, как Маргарет Тафоя.
Сама Тафоя считает, что все дело как раз в глине.
— Слушайте Мать-Глину, — говорит старая индеанка, — Мать-Глина сама скажет, каким быть кувшину.